Страница 98 из 189
Странно, я не так много общалась с Ромионом – с Дамианом куда больше. Но такое чувство, что знаю принца куда лучше Дамиана. Или просто лучше понимаю? Нет, это совсем не честно, что он спит мёртвым сном! И что из всех девиц, которые крутились вокруг него в школе, не нашлось ни одной (ведь ни одной же!), которая бы его по-настоящему любила. Ромиону эта любовь, наверное, нужнее, чем Дамиану. Или мне. Мало того, что без неё он как бы мёртв. Но и раньше – он же одинок, по-настоящему одинок. Я слышала это в его музыке, я читала это в его взгляде, когда Ромион смотрел на меня во время тех ночных прогулок. Почему одиночество? Почему никто вокруг принца не видел его настоящего сквозь маску уверенности и отстранённости?
Да и я ведь не видела, пока Ромион сам не пожелал мне раскрыться. А я ему в ответ лгала…
Ничего. Я добуду то, что его расколдует, и принц проснётся. Справедливость восторжествует. Да?
Виллинды нигде нет. Её кошки встречают меня громкогласным мявом и хищными взглядами, трутся о ноги, задевают хвостами мои щеки, мурчат. В гостиной я замечаю на столе маленькие сапожки и шляпу с пером – всё словно бы кукольное. Странно, чем моя крёстная занимается, она вроде бы никогда кошек не наряжала? Или завела себе кукол?
Я оглядываюсь, прислушиваюсь – и тут же замечаю на полке с книгами знакомого чёрного манула. Он обнимает рыженькую симпатичную кошечку (Сима, что ли?) и встречается взглядом со мной. Зыркает на сапожки. Отпускает Симу – та сонно отворачивается, – прыгает на стол, цапает кукольные сапожки со шляпой. И, глядя на меня, высовывает язык.
- Привет, Кот в сапогах, - смеюсь я. – Хозяйку не видел?
Манул принимается тарахтеть: наверное, отвечает. Жаль, я его не понимаю – поэтому отворачиваюсь и иду к двери. Но успеваю заметить в отражении полированного книжного шкафа, как кот с заметным трудом надевает сапожки и залихватски заламывает край шляпы. Красавец!
У крёстной большая башня. Я заглядываю в сад – он разбит на широком балконе, здесь даже фонтанчик есть. Но кроме птиц и кошек – пусто. Чёрная с белым пятном во лбу Мурка что-то зарывает в клумбу анютиных глазок. Белый пушистый Король вальяжно вышагивает по ветке сливы.
Я не удерживаюсь, срываю одну из роз, которые густо оплели беседку у фонтана, и иду по дорожке дальше, когда небо надо мной вдруг чернеет, а громкий голос рычит:
- Как посмел сорвать ты мой цветок?!
Сигнализация Виллинды сработала.
- Матушка, - машу розой я, - не жадничай, твои розы рано или поздно всё равно облетят. А так – украсят мою неземную красоту.
- Виола? – резко светлеет, и на дорожке передо мной возникает Виллинда. – А, это ты. Я думала, опять кто-то из рыцарей забрался.
- За розами? – усмехаюсь я, разглядываю крёстную.
На самом деле она у меня красивая. Правда. Раньше, когда я была совсем маленькая, то не понимала, как папа мог отказаться от такой красивой, доброй и, в целом, великолепной женщины, которая, к тому же, так вкусно готовит!
А потом у меня впервые случилась аллергия на цветы, Виллинда вызвала маму, и я обнаружила, что то чудное видение, которое неизменно поёт мне по ночам колыбельные, мне не снится. Что оно тоже доброе и раз в десять красивее Виллинды. И что это моя мама. Было странно: я расстроилась настолько, что забыла про свою аллергию (какая там сыпь с насморком, когда я не могу решить, кто лучше: мама или крёстная). И меня срочно познакомили с маленькой Роз. После этого и мама, и крёстная отошли на второй план. Роз всегда умела заставить себя любить, и любовь эта занимала много, очень много места – тоже всегда.
- За чем они сейчас только не приходят! - вздыхает Вилла. Потом, прищурившись, смотрит на меня: - Ты надолго?
- Да нет, только на минутку: мне совет нужен…
- Значит, пообедать успеешь.
И меня ведут на кухню. Отказываться нельзя: не поможет, всё равно накормят, но вдобавок Вилла заведётся, что я худая, как щепка, папа меня совсем не кормит (и, кстати, все мужики козлы), а я скоро буду падать в голодный обморок – и так далее…
Кухня – единственное место, куда кошек не пускают. Вилла усаживает меня за стол, рассказывает, как она попробовала новый рецепт – чьи-то там пальчики (наверное, пальчики оближешь, да?) и поворачивается к плите.
И тут я замечаю, что на кухне мы не одни. Заодно и понимаю, почему Вилла говорила всё это время шёпотом: у второй плиты – огромной, каменной, с заслонкой – сидит на противне связанный парень. Верёвками он опутан, буквально как мумия, да к тому же ещё и рот у него заткнут какой-то тряпкой. Зато взгляд у парня выразительный: на меня он смотрит, как и должен глядеть на говорящую человеко-лягушку – с отвращением. А вот на Виллинду…
- Матушка, - шепчу я, когда Вилла начинает накрывать на стол. – А кто это?
- А это, доченька, - громко объявляет Вилла, – наш с тобой ужин. Сейчас я его в печку засуну, испеку, и мы съедим его под новым соусом гончитто.