Незримое

Когда перестану злиться и вновь начну с ними разговаривать.

Ковальчук без раздумий нажал на дверной замок и оглянулся к Михаилу:

– Жди здесь.

Тот послушно отступил в тень, а я, глянув на часы, поняла, что время не такое уж позднее, но это даже хуже. К старикам лучше соваться в пять утра, когда они уже встали, чем в одиннадцать вечера, когда они видят десятый сон.

Из квартиры не доносилось ни звука, и Ковальчук вновь надавил на звонок.

– А у кого вы узнали адрес? – спросила я.

– У твоей бабушки.

– Что?! – Эхо звонко поскакало по безмолвному подъезду, и я понизила голос до свистящего шепота: – Что?

– Расслабься, – хмыкнул шеф, – я не говорил, что ты со мной. А адрес она дала в обмен на услугу – очень уж хотела, чтобы связанное с тобой расследование остановили. Вот мы и договорились к взаимному удовлетворению.

Вот же… хитрец. Ведь уже со мной договорился, что мне возвращают работу, так еще и у бабули умудрился кусок урвать. Я собралась было высказаться по поводу чьей-то прошаренности, но в этот момент дверь наконец распахнулась – без единого щелчка и скрипа, – и из ярко освещенного проема на нас хмуро уставилась та самая Анна Маклейн, она же Митюшкина.

Стоило мне увидеть это сморщенное, но по-прежнему строгое лицо, как воспоминания нахлынули гигантской волной, грозя поглотить меня не на одну минуту. Баба Аня никогда не была добренькой и милой и пугала нас с Дашкой порой похлеще родной бабушки, но мы всегда радовались ее визитам, потому что они означали очередную увлекательную историю и новую загадку, ответ на которую предстояло найти зашифрованным в сказках.

Теперь-то я понимаю, что дружба тогда еще относительно молодой Вероники Зеленцовой и, похоже, вечно древней Митюшкиной должна была выглядеть странно, и наверняка их связывало нечто иное, но кто в детстве задается подобными вопросами?

 Впрочем, судя по степени суровости на лице бабы Ани, узнать всю правду мне не светило и сейчас.

Если честно, я вообще думала, что она вот так посверлит нас глазками-бусинками, утонувшими в складках и морщинах, да захлопнет дверь перед нашими носами. Но вместо этого баба Аня молча отступила в сторону и замерла, ожидая, когда мы пройдем в квартиру.

Я растерянно покосилась на Ковальчука, тот ответил мне решительным взглядом, и мы дружно шагнули вперед.

Дверь за нашими спинами закрылась так же бесшумно, как открылась.

* * *

В квартире пахло сладостями и старостью. В голову полезли сказки о ведьмах и пряничных домиках, но я быстро взяла себя в руки. Это уж точно выдумка, а бабу Аню я знаю… Ну, вроде как.

По-прежнему не издавая ни звука, она провела нас в полупустую, освещенную не хуже стадиона во время матча комнату, в которой из мебели обнаружилось только пять кресел, стоящих вокруг странного шестиугольного стола, сама уселась в ближайшее и жестом предложила и нам не стесняться.

– Вы меня, наверное, не помните, – осторожно начала я, ерзая на невероятно жестком сиденье. – Я…

– Помню.

А голос ее не изменился. Такой же пугающий, но стоит его заслышать – и хочется еще и еще.

– Софья Зеленцова. – Баба Аня помолчала. – Ты выросла.

За двадцать-то с лишним лет? Надо полагать.

И снова тишина. Я незаметно пихнула в бок Ковальчука, а то расселся тут, и он резко выпрямился и прочистил горло.

– Эм, простите, что так поздно, на…

– Не прощаю, но тебе все равно.

Вот нравится же ей ставить людей в тупик. Шеф моргнул, но взял себя в руки и продолжил:

– У нас есть пара вопросов о ваших сказках и загадках.

– Нет, – внезапно выдала старуха.

– Что? – опешил Ковальчук.

– Ты молчи. Пусть она спрашивает, что хочет, – кивнула она на меня. – Так быстрее до сути доберетесь.

Шеф открыл и закрыл рот. Откинулся на спинку кресла и, повернув ко мне хмурую физиономию, замер в ожидании.

– Что…

Я честно собиралась спросить про сказки. Про артефакты, про то, знает ли баба Аня, что творится в том числе и в ее городе. Но язык выдал нечто совершенно иное, возмутив Ковальчука и развеселив старуху.

– Зачем вы нянчились со мной в детстве?

– Хорошая выросла, – протянула она. – Не испортила тебя Вероника, не задурила мозг. И Витька ее неугомонный, кровопивец малолетний, не превратил в свое подобие.

– И все же…

– А просто так. – Баба Аня неожиданно искренне улыбнулась, отчего вновь стала похожа на мое о ней воспоминание – милую бабушку из сказки. – Любопытно мне было, не каждый день брежатые рождаются.

Шеф тут же встрепенулся, но вмешиваться не стал, только уши навострил – они у него в такие моменты даже слега шевелятся, давно заметила.

– Кто такие брежатые?

– Ты знаешь.

– Ночные стражи, дневные стражи… – процитировала я, и баба Аня довольно кивнула. – Но чем я отличаюсь от других? Почему я настоящая?

Теперь она уже в отрытую смеялась – как-то натужно, тяжело, сотрясаясь всем телом, но все же.

– От каких, других? Вас, брежатых по пальцам можно пересчитать. А те, кого так называют – обычные недоучки да слабаки.

– Да, объясните же уже по-человечески! – не выдержала я. – Меня скоро тошнить начнет от всех этих намеков и недомолвок!

– Коза Вероника, – проворчала успокоившаяся старуха. – Перестаралась все же с опекой… Мол, незачем тебе знать. И другим незачем. Впрочем, нынче все брежатые таятся, даже если знают о своей сути, а уж коли тебе невдомек…

– Я сейчас драться начну, – буркнула я, – и на возраст ваш не посмотрю.

– Ладно-ладно, – замахала руками баба Аня. – Сама ж сказала, брежатые – это стражи. Хранители. Чего угодно. Не в невидимости ваша суть, как придумали эти идиоты-надзорники. Испоганили слово. Ваша суть в защите. Что к тебе попадет – никто не найдет.

– И каждый знает – под их крылом не слышит смерть и не видит зло, – вновь вспомнила я загадку.

– Точно. Когда-то вас ой как уважали и ценили. Вы и людей охраняли, над коими угроза нависла. И чьи-то сокровища берегли. Да что угодно. Болтали, дескать, даже от проклятья могли спрятать.

– Но когда все успело так измениться? – ошарашенно произнес Ковальчук, видимо, позабыв, что ему велели помалкивать.

Баба Аня пожала плечами:

– Да давненько уж. Наверное, когда под их крыльями повадились преступники прятаться. Когда начали использовать все, кому приспичило. Когда бержатым надоело быть чужими сейфами. Старые умирали, новые молчали о даре – а маги как увидят, коли и его можно сокрыть? Хранители исчезли, а словечко осталось. Ну надзорники и воткнули его бездумно, как всегда.

Переносицу сдавило, и я потерла ее одеревеневшими пальцами.

– Бабушка знала, – сказала скорее себе, чем кому-то еще.

Знала и молчала. Знала и позволяла остальным измываться надо мной, снимая несуществующий магический блок. Знала, что я совсем из другого теста, и не уставала напоминать, как я слаба и неприспособлена к жизни.

Захотелось прямо сейчас отправиться к ней и…

Плеча коснулись узловатые старушечьи пальцы.

– А удержала б ты тайну в детстве, если б она сказала? – грустно ухмыльнулась баба Аня. – Сумела б не хвастануть ни перед кем? Не попытаться доказать, что ты не слабый маг, а сильный страж?

Это вряд ли. В детстве и юности мне частенько хотелось всем вокруг утереть нос…

– Вот и не думай всякое. Позже, конечно, надо было все тебе открыть, но раз уж жизнь так сложилась…

– И как… – попыталась сформулировать я, – как… это работает? Если, к примеру, мне дали предмет… Как я его спрячу?

Баба Аня хитро прищурилась:

– А кто ж тебя знает? Когда мелкая была, я ж для того и приходила… чтоб понять. Дам тебе монетку, говорю, мол, спрячь, чтоб чужие не нашли. Хлоп – и монетка исчезала. Потом говорю, отдай бабушке, и ты ее будто из воздуха доставала и возвращала.

От потока новой информации голова шла кругом.

– И часто вы так со мной играли?

– Частенько. Вероника мне должна была, вот и отдавала долг этими встречами. Думала, мне для исследования, а потом услышала, как я вам с Дашкой сказки рассказываю да загадки загадываю, ну и погнала прочь.