Страница 89 из 121
Другие продолжали идти вперед и падали, сметаемые встречным потоком. Словом, в течение нескольких минут все потонуло в паническом страхе.
Стараясь спасти Денизу от давки и не дать ей упасть, я сначала не понял, в чем дело. Мне показалось, что женщины, составлявшие три четверти общей массы, сошли с ума или поддались необузданному страху. Потом, когда наше шествие отхлынуло до половины переулка, я услышал впереди себя среди общего крика взрывы отвратительного смеха, и через головы увидел ряд пик, выстроившихся как раз против дома мадам Катино.
Тут я понял создавшееся положение. Кальвинисты отрезали нам выход из переулка. Сердце у меня перестало биться. Я оглянулся назад и увидел, что и позади переулок был полон людей, прорвавшихся, наконец, через церковь. Отступать было некуда. Мы были зажаты в тиски: по сторонам — высокие стены домов, преодолеть которые было нереально, впереди и сзади — мрачные люди, вооруженные пиками.
Мне до сих пор мерещится эта сцена: палящее солнце, озаряющее бледные, искаженные страхом лица женщин, павших на колени с воздетыми к небу руками — длинный, изломанный ряд человеческих существ, в каждой черте которых сквозил панический, животный страх. А над всем этим — насмешливый хохот победителей…
Даже Ним — это гнездо всяких партий и жестоких раздоров, даже Ним не видал никогда столь ужасного зрелища. Ошеломленный неожиданной ловушкой в то самое время, когда все, казалось, шло к благополучному исходу, я только крепче прижимал к себе Денизу и, прислонившись к стене, старался найти для нее слова утешения и ободрения перед лицом неминуемой смерти.
Первым пришел в себя маркиз де Сент–Алэ. Враги были в подавляющем большинстве, и едва ли что можно было предпринять против них. Тем не менее, маркиз, заслонив собою мать, махнул белым платком людям, стоявшим со стороны церкви, и потребовал, чтобы они пропустили женщин. Получив отказ, он во всеуслышание обозвал их трусами, которые не смеют развязать противнику руки, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Но кальвинисты в ответ только смеялись и грозили.
— Нет, не пропустим, — кричали они. — Выходите сперва и отведайте наших пик. Тогда, может быть, мы и выпустим женщин.
— Трусы! — закричал опять маркиз.
Но они только со смехом кричали, размахивая оружием:
— Долой изменников! Долой попов! Выходите! Держитесь теперь! Мы поможем вам оторваться от бабьих юбок!
Потом с их стороны выступил какой–то человек, который движением руки водворил тишину.
— Слушайте, — начал другой, стоявший с ним рядом, гигант с черными волосами, почти скрывавшими его узкое лицо. — Даем вам три минуты, по истечении которых вы должны выйти из переулка. В этом случае женщины будут свободны. Если же вы будете прятаться за ними, то мы будем стрелять по всем, и смерть женщин будет на вашей совести.
Молчавший Сент–Алэ при этих словах загремел страшным голосом:
— Негодяи! Неужели вы будете убивать нас на их глазах?!
— Решайтесь, решайтесь! — продолжал гигант, потрясая пикой. — Три минуты по здешним часам. Выходите, или мы стреляем! Славная будет окрошка!
Сент–Алэ повернулся ко мне. Лицо его было бледно, глаза блуждали. Он хотел сказать что–то, но голос изменил ему. Нас было всего человек двадцать мужчин и около пятидесяти женщин, сбившихся в кучу на пространстве в несколько сажен. Женщины кричали, мужчины, прислонившись к стене, старались успокоить их и как–нибудь оторвать от себя. Одни проклинали негодяев, собравшихся совершить злодейство, и грозили им кулаками, другие покрывали поцелуями дорогие для них бледные лица. Многие женщины, к своему счастью, впали в обморочное состояние. Другие, вроде маркизы де Сент–Алэ, стиснув молитвенно руки, с благоговением подняли глаза к чистому, безоблачному небу.
Помню горячее, нестерпимое солнце, освещавшее эту картину, и пение птиц, вероятно, в садах за стенами. Все это происходило часа за два до полудня, горячего южного полудня. В долине блистала Рона, вся природа ликовала, и только мы одни, как загнанные звери, ожидали неминуемой смерти, которая навеки скроет все это от наших взоров.
Чья–то рука дотронулась до меня. То был Сент–Алэ. Я думал, что он хочет примириться со мной. Но когда я повернулся к нему, его лицо носило другое выражение (быть может, на него подействовала безмолвная мольба его сестры).
— Прошла минута! — закричал черноволосый гигант.
Сент–Алэ отдернул от меня руку.
— Стойте! — закричал он прежним повелительным тоном. — Среди нас есть человек, не принадлежащий к нашей партии. Пропустите его! Клянусь, он не принадлежит к нам!
И он указал на меня.
Ответом был взрыв смеха.
— Кто не за нас, тот против нас! — безжалостно ответил гигант.
С этого момента я бы не принял ответственности за все то, что я делал. В подобных обстоятельствах люди не отвечают за себя. Я знал, что враги все равно будут беспощадны, и что я не навлеку на себя излишней опасности. Поэтому я с яростью бросил им обратно их же слова.
— Да, я против вас! — закричал я. — Я предпочитаю умереть здесь, среди равных, чем жить с вами! Вы оскверняете и землю, и воздух! Негодяи!
Едва я успел произнести это, как стоявший возле меня молодой малый ринулся с безумным смехом прямо на лес вражеских копий.
С полдюжины их вонзилось в него на наших глазах. Он с криком выпустил свое оружие и, залитый кровью из зияющих ран, упал мертвый около стены.
Я инстинктивно закрыл лицо Денизы, чтобы она не могла видеть этого ужасного зрелища. И хорошо сделал: опьяненные запахом крови, эти звери бросились на нас. Я видел, как Сент–Алэ старался прикрыть собой мать и почти так же кинулся на пики. Оттолкнув Денизу за выступ стены, я застрелил из Фроманова пистолета первого нападавшего, а из второго ствола свалил другого. Я не чувствовал в этой свалке страха, а лишь одну ярость. Но третий ударил меня пикой в плечо. Я упал. Передо мной на фоне неба мелькнуло чумазое, искаженное злобой лицо. Я закрыл глаза в ожидании второго удара.
Но удара не последовало. Несмотря на навалившуюся на меня тяжесть, я продолжал сопротивление, но вся битва прошла как бы надо мной, в этом переулке ужасов, где мужчин, вырывая из объятий женщин, убивали тут же, на их глазах.
XIII. СВЕТ И ТЕНЬ
Благодарю Бога за то, что мне пришлось видеть так мало. Я только чувствовал, как в общей свалке на меня не раз наступали чьи–то ноги, покрывая меня чужой кровью. Я слышал хрип врагов, схватившихся не на жизнь, а на смерть, пронзительные крики женщин, от которых кровь стыла в жилах, безумный смех и умоляющие стенания. Подняться с земли значило обречь себя на верную смерть, и, хотя у меня и так не оставалось надежды, я продолжал лежать без движения. Сопротивляться было уже бесполезно.
Был момент, когда я подумал, что настал мой конец. Кто–то оттащил тело, лежавшее на мне и скрывавшее меня. Свет ударил мне прямо в глаза, и я слышал, как кто–то крикнул:
— Тут еще один! Он жив!
Шатаясь, я поднялся на ноги с единственным желанием — умереть достойно. Кричавший был мне незнаком, но подле него я увидел Бютона, а позади виднелся барон де Жеоль. Кругом было еще несколько человек, которые с любопытством смотрели мне прямо в лицо.
Я не верил своему спасению.
— Если хотите делать свое дело, то кончайте скорее, — проговорил я, раскидывая руки.
— Боже сохрани! — поспешно вскрикнул Бютон. — Довольно уж перебили народу, даже слишком много. Господин виконт, обопритесь на меня, и пойдемте отсюда. Слава Богу, что я поспел вовремя. Если б они убили вас…
— Это уже пятый, — заметил барон де Жеоль.
Бютон ничего не сказал, но взял меня под руку и тихонько повел вперед. Де Жеоль взял меня с другой стороны, и я шел, поддерживаемый ими, сквозь живую изгородь народа, смотревшего на меня с интересом. Лица у всех, несмотря на жару, были удивительно бледные. Шляпы на мне не было, и солнце немилосердно пекло голову. Но, повинуясь поторапливаниям Бютона, я двигался вперед, пока мы не добрались до двери, открывшейся перед нами. Войдя в нее, я уронил платок, который мне дал кто–то, чтобы перевязать раненое плечо. Человек, стоявший у двери, быстро поднял его и с вежливой поспешностью подал мне. Он держал пику, а руки его были обагрены кровью! Не было сомнения, что это один из убийц!