Страница 94 из 95
Он наклонился к сиденью и что-то пристально разглядывал. Мы грохнулись на колени рядом с ним.
- Тут скотч, - сказал Ваня и, протянув руку, дотронулся до одной из бамбуковых перекладин, образующих каркас кресла.
Кресло было покрыто лаком, и поэтому скотч совершенно не бросался в глаза.
- А под ним – разрез, - произнес Борис шепотом.
Он попытался подцепить край скотча ногтем, но у него ничего не получилось.
- Дай я, - я несколько раз провела пальцем вдоль скотча, нащупывая, где будет удобнее за него ухватиться и, обнаружив такое место, поддела его самым длинным своим ногтем на безымянном пальце.
Ваня и Борис дружно выдохнули.
- Не дышите мне в затылок, - сказала я, стараясь отделить скотч от бамбука. Это мне удавалось с большим трудом. Но все же удавалось.
Через пять минут напряженного пыхтения поверхность вокруг едва заметного разреза была очищена. Я осторожно надавила на разрез. Он легко поддался моему нажиму. Оказывается, по бокам от этого разреза находились еще два перпендикулярных разреза, образуя сильно вытянутую в ширину букву «п».
- Надо поддеть ножом, - сказал Борис и метнулся на кухню.
Он принес нож с длинным тонким лезвием, вставил его в разрез и провел им туда и обратно по всей букве «п». После этого осталось только открыть образовавшуюся крышку импровизированной шкатулки и достать то, что там находилось.
Сначала мы увидели край голубой шелковистой ткани. Я осторожно потянула за него и вытянула плотный сверток. Я держала его в руках, не в силах пошевелиться. Мои руки внезапно ослабли, в пальцах не было ни капли сил. При всем желании я не могла раскрыть этот сверток. Но меня никто не торопил. Все молча смотрели на голубую ткань, под которой, очевидно, скрывалось то, что мы так долго искали, и молчали.
- Ну же, - первым не выдержал Борис. – Давай, разматывай.
Я сразу вышла из оцепенения, которое показалось таким долгим, но на самом деле длилось, наверное, всего лишь несколько секунд и развернула сверток.
Это была она. Сапфировая сережка. Она переливалась в ярких солнечных лучах, и я не могла бы сказать точно, какого она цвета: синего, фиолетового, голубого или сиреневого. В середине этого сверкающего великолепия был большой сапфир, а вокруг него – множество мелких сапфиров и бриллиантов, как и говорил Павел Юрьевич.
- Ух ты, - восторженно воскликнула я. – Это действительно настоящее сокровище!
- С ума сойти, - поддержал мой восторг Борька.
- Вы знали, что этот кувшин с секретом? – спросила я Степана Пантелеевича, когда мы, наохавшись и навосторгавшись, пошли на кухню, чтобы подкрепиться чаем и остатками торта.
- Нет, - он покачал головой. – Про этот конкретный кувшин я ничего не знал. Но мне приходилось сталкиваться с подобными изделиями в прошлом.
- Если бы не вы... – начала я.
- Если бы не я, - прервал меня Орлиный Глаз, - вы бы, несомненно провозились с этим сосудом тайны гораздо дольше. И получили бы от всего процесса немалое удовольствие, - добавил он с улыбкой.
- Я не уверена, что нам удалось бы его открыть.
- Ну, откуда такие сомнения в собственных силах? Конечно, вам бы все удалось.
- А если бы Борис не вспомнил про эту фотографию...
- Рано или поздно кто-нибудь из вас обязательно вспомнил бы. Может быть тогда, когда вы вернулись бы домой... Ведь она висит у вас на стене.
- Да, - пришлось согласиться мне. – Наверное, все же вспомнили бы. Но...
- Никаких «но», - подмигнул мне Орлиный Глаз.
- Я хотела сказать, - снова начала я.
- Иногда лучше ничего не говорить, - он прижал палец к губам.
Может, он и прав. Он знает, что я ему очень благодарна. И не только я... И мы это знаем. А если все знают, может быть, слова, действительно, не нужны. Но все-таки... Я открыла рот, чтобы разразиться очередным высказыванием, но обнаружила, что слушать меня уже некому. Степана Пантелеевича на кухне не было. Я растеряно озиралась по сторонам. В воздухе он растворился, что ли?
Засунув сокровище в кувшин, где оно, скорее всего и хранилось в былые времена, и оставив Борьку его сторожить, мы с Ваней пошли прогуляться к речке. Белка осталась с Борисом. Они были очень заняты: смеялись над давней историей, из-за которой Белка не хотела видеться с моим братом. Оказывается, Белка однажды все же приезжала в Васильки. Меня тогда там не было, но зато был Борис. Ей было четырнадцать, ему – двадцать. Он произвел на нее неизгладимое впечатление. Настолько неизгладимое, что Белка, наплевав на гордость и собственное достоинство, бегала за ним, как собачонка (по ее словам), писала записки, посвящала стихи и вообще не давала прохода. Борису было сначала смешно, а потом очень неловко. А теперь ей настолько стыдно об этом вспоминать, что она предпочла бы не увидеть Степана Пантелеевича, но зато избежать встречи с Борисом. Хорошо, что я притащила Белку к нам, заманив сокровищем. Борис неожиданно сказал, что у него амнезия после удара о троллейбус, Белка рассмеялась и напомнила ему, какой она была дурочкой. Теперь они вспоминают былые времена и хохочут. А мы идем к реке. Солнце собирается закатываться за горизонт, окрашивая все в веселые и очень красивые цвета. Даже на Ваниных волосах можно было заметить сиреневый отлив.
Когда мы только вышли из дома, нам навстречу попался мой старинный приятель, Генка Крокодил. Видимо, только что приехал. Идет, улыбается, демонстрируя все свои сто тридцать три зуба и сияя крупными оранжевыми веснушками. На самом деле на крокодила он ни капельки не похож, скорее на радостного бобра. Я тоже заулыбалась ему в ответ, но, как оказалось, это было необдуманно и преждевременно.
- Да это же Катька Выдра! – радостно прокричало это бестолковое существо.