Страница 27 из 33
– Так, и что же ты наденешь на вечеринку?
– Не знаю даже… Ты меня застала врасплох своим приглашением. – Фрэнсис порылась в груде одежды и вытащила из нее платье. – Вот это, пожалуй.
Это было черное муаровое платье, в котором она ходила на званые ужины и вечеринки последние лет шесть-семь. Фрэнсис встряхнула его и развернула к окну, чтобы получше рассмотреть на свету. Однако оно оказалось хуже, чем ей помнилось. Когда-то лиф у него был сплошь расшит бисером, но со временем бисеринки поотрывались, оставив после себя торчащие ниточки, похожие на жесткие черные волоски. На одном рукаве виднелась строчка ручных стежков – там Фрэнсис когда-то зашила прореху. Что самое ужасное, подмышки у платья были белесые. Однажды, довольно давно, Фрэнсис закрасила их чернилами, но чернила поблекли, и ткань пошла голубоватыми разводами…
Страшно сконфуженная, Фрэнсис опустила платье:
– Нет, лучше другое, которое грязного цвета.
– У тебя наверняка есть еще что-нибудь.
– Нет, честное слово. Сама посмотри.
Встав бок о бок, они заглянули в сумрачные недра опустошенного шкафа. Теперь там висела лишь школьная одежда Фрэнсис: унылые саржевые платья, длинные юбки, блузки с жесткими воротничками и галстуками. Странно подумать, что всего десять лет назад она носила такие вот неудобные, безобразные наряды. При одном воспоминании о фланелевом нижнем белье, невыносимо душном, ей стало худо.
Но что-то вдруг привлекло взгляд Лилианы, и она запустила руку в самую глубину шкафа.
– Так… а тут у нас что такое?
– Ох, это я по дурости когда-то купила, – сказала Фрэнсис, когда еще одно платье было извлечено на свет божий. – Поддалась на уговоры одной знакомой. Нет, оно вообще ни в какие ворота.
Платье было серовато-зеленого цвета, с широким воротником и многоярусной юбкой, со шнуровкой из кожаной тесьмы на груди и манжетах. Купить его Фрэнсис подбила Кристина, в той, другой их жизни. Оно стоило три гинеи – три гинеи! Сегодня сумма казалась астрономической. И Фрэнсис надевала его всего один раз, на бал Красного Креста. Отец Кристины раздобыл билеты, и они с ней, две убежденные пацифистки, долго обсуждали, этично ли посещать подобные мероприятия. Но в конечном счете они чудесно провели время, полностью отдавшись веселью. Позже тот бал всегда вспоминался Фрэнсис как яркий луч света среди угрюмых теней. И сейчас, при виде серо-зеленого платья, висящего в пальцах Лилианы, внезапно все ожило в памяти: электрическая напряженность вечера; поездка в таксомоторе по темным улицам в сопровождении простоватой Кристининой тетушки Полли, приставленной к ним в качестве дуэньи; сама Кристина, сладкий аромат ее волос, ее мягкие, податливые руки в тонких лайковых перчатках…
Лилиана не сводила с нее внимательных глаз:
– Вот в нем тебе и следует идти, Фрэнсис.
– В этом? О нет!
– Да-да. Глядя на все остальные платья, ты хмурилась. А это… видишь? Ты же улыбаешься! Ну-ка, надень.
– Нет-нет. Я буду чувствовать себя глупо. И посмотри, в каком оно состоянии! Насквозь пропахло затхлостью.
– Это ерунда. Постирать, погладить – и все дела. Надень, покажись мне в нем. Ну доставь мне такое удовольствие, пожалуйста. Я не буду смотреть – скажешь, когда можно.
Лилиана сунула платье ей в руки, повернулась к ней спиной и застыла в ожидании. Фрэнсис, за неимением другого выхода, принялась раздеваться. Сначала она раздевалась медленно, но потом испугалась: вдруг Лилиана, обернувшись раньше времени, увидит ее рваное ветхое белье, – и заторопилась: скинула тапочки, лихорадочно стянула блузку и юбку, встряхнула затхлое платье и стала надевать через голову. Оно тотчас же словно завязалось узлом, и несколько долгих секунд Фрэнсис отчаянно с ним боролась, пытаясь просунуть руки в узкие рукава. Посмотрев наконец в зеркало, она увидела себя, всю красную, с растрепанными волосами, с выпирающими ключицами под мятой тканью в обтяжку, и само платье с дурацкой шнуровкой, в котором она походила на какую-то обитательницу Шервудского леса, осталось только усесться в одно из уродливых отцовских кресел и забряцать на лютне.
Однако Лилиана, повернувшись к ней, просияла улыбкой:
– Ах, Фрэнсис, ты выглядишь очаровательно. И цвет тебе к лицу. Счастливица! Лично я в зеленом выгляжу как труп. Да, платье очень тебе идет. Над ним нужно немножко поработать, вот и все. – Приблизившись, она с профессиональной сноровкой одернула на Фрэнсис платье, расправляя складки. – Во-первых, давай занизим талию. Тогда оно станет совсем другим, подчеркнет твою стройность – ах, я отдала бы все на свете, чтобы быть такой тоненькой и стройной! Но линия силуэта здесь должна быть мягче. Понимаешь, о чем я? Тебе нужно носить корсеты посвободнее. Жесткие или тугие эластичные – для пышногрудых дамочек вроде меня. И ты должна носить шелковые чулки, Фрэнсис, а не эти ужасные хлопчатобумажные. Неужели тебе не хочется выставить в самом выгодном свете свои изящные щиколотки?
Лилиана говорила без малейшего смущения, легко и непринужденно, как если бы само собой подразумевалось, что она давно уже изучила Фрэнсис и составила мнение о ее щиколотках, бедрах и нижнем белье. Но с другой стороны, женщины вроде Лилианы всегда изучают других женщин. Они все подмечают и все оценивают, восхищаясь или презрительно морщась, и они всегда завидуют чьей-то красивой груди, приятному цвету лица, изящному рисунку губ…
Теперь Лилиана чуть приподняла подол:
– Юбку надо укоротить. Видишь, насколько так лучше?
– Да не хочу я ничего укорачивать!
– Всего лишь на пару дюймов, для вечеринки, а? Нам же не нужно, чтобы ты там ходила, путаясь в подоле?
– Но…
– Стой смирно, сейчас сбегаю за булавками.
Сопротивляться не имело смысла. Через считаные секунды Лилиана вернулась со своей корзинкой для рукоделия и принялась что-то измерять и отмечать на платье, то опуская, то поднимая, то разводя в стороны руки Фрэнсис, будто кукольник, управляющий безвольной марионеткой.
Она понатыкала в платье столько булавок, что Фрэнсис, когда наконец было позволено, снимала его с себя очень-очень медленно, боясь поцарапать кожу.
Но и на том Лилиана не успокоилась. Как только Фрэнсис вновь облачилась в свои привычные, вусмерть застиранные блузку и юбку, она оценивающе посмотрела на нее, постукивая пальцами по губам, и задумчиво произнесла:
– Хорошо… а что нам делать с твоей прической?
Фрэнсис опешила:
– С прической? Так с ней все в порядке – разве нет?
– Но ты все время зачесываешь волосы назад. Не хочешь сделать другую прическу, более подходящую к платью? Я могу тебя подстричь. И завить. Давай удивим твою мать. А, Фрэнсис, что скажешь?
Фрэнсис не хотела ни подстригаться, ни завиваться. Ее вполне устраивали прямые, средней длины волосы, которые при необходимости можно подрезать над раковиной в судомойне, на мытье и укладку которых не требуется ни усилий больших, ни денег.
Что же до того, чтобы удивить мать, так Фрэнсис точно знала, какого рода удивление она испытает.
Но ей передалось радостное возбуждение Лилианы. Мысль о том, чтобы отдаться в ее руки, казалась соблазнительной, как и самая пассивность поз, которые придется принимать в процессе стрижки и завивки: покорно опущенная голова, послушно поднятые руки. «Я прямо как те странные мужчины, – внезапно подумала она, – которые в полутемных комнатах на задворках Пиккадилли укладываются на колени к женщинам и просят хорошенько их отстегать».
Но и эта мысль тоже возбуждала. Со слабым протестующим стоном Фрэнсис позволила вывести себя обратно на лестничную площадку. Проходя мимо лестницы, она посмотрела вниз и подумала о спящей в гостиной матери, такой беззащитной, но не замедлила шага.
Лилиана крепко держала ее за рукав, чтоб не сбежала, а свободной рукой неуклюже встряхивала газету и расстилала развернутые листы на полу. Потом переставила на них стул. Когда Фрэнсис уселась, Лилиана даже положила ладони ей на плечи и слегка надавила, словно пригвождая к месту.