Танкисты. Книга вторая

Между прочим, в Восточной Пруссии я встречал командира корпуса Бурдейного. Происходило это при следующих обстоятельствах. Наступление у нас что-то не шло. Немцы закопали свои танки и противотанковые орудия в землю и остановились на своем рубеже обороны. Все это было связано с большими потерями в танках. В итоге и у нас приостановили наступление. В то время корпусу была придана штурмовая авиационная дивизия, на вооружении которой стояли самолеты «Ил-2», а также 303-й истребительный авиационный полк. Так вот, находясь с радиостанцией на КП командира корпуса, эти авиаторы корректировали свои экипажи: как, мол, им действовать. Короче говоря, делали корректировку по рации с земли. Это обстоятельство объяснялось тем, что едва наши корректировщики составляли по карте данные о том, где находятся наши, а где немцы, и отправляли эти данные в штаб, как мы, продвигаясь довольно быстро и стремительно, занимали те места, где только что находились немцы. В результате по нам из реактивных пушек наши же и пуляли. Так что такие случаи были! И вот перед началом очередных военных действий у нас начали корректировать огонь авиации.

Находясь в Пруссии, мы остановились в одном длинном кирпичном здании, в стену которого шлепали немецкие пули. На улице стоял солнечный день, когда вдруг на своем «Виллисе» к нам подкатил командир корпуса Бурдейный. Его встретил командир батальона, доложил, как в таких случаях и положено. Тогда же я заметил, что командир корпуса был одет в меховой кожаный комбинезон. Такие комбинезоны, по-моему, поставляли нашему командному составу американцы по ленд-лизу. Этот комбинезон оказался у Бурдейного распорот. Я заметил, что мех оттуда вывалился. Когда после войны мы с генералом Бурдейным встречались, я ему рассказал об этом случае. «Дорогой мой, это было так, – рассказывал мне бывший командир корпуса. – В то время, когда не было у нас продвижения, мы с авиаторами подошли поближе к переднему краю и заняли там блиндажи около артиллеристов. У них там стояли огневые точки. Они нас заметили, приняли за немцев и открыли по нам плановый артиллерийско-минометный налет. В результате этого представителю авиации оторвало ногу, а меня шлепнул огромный осколок по комбинезону и распорол его. После этого я месяц-полтора с синяком ходил. Хорошо, что меховой комбинезон смягчил удар…»

Кстати говоря, уже после войны в музее на Прохоровском поле меня спросили: «Нет ли какой-нибудь у вас памятной вещи времен 1943 года, когда была Курская битва и корпус участвовал в знаменитом Прохоровском сражении?» Я сказал: «У нас нет». Но я знал, что комбинезон генерала Бурдейного должен был храниться в его семье. Куда он мог деться? Я позвонил тогда дочери Бурдейного. Она сказала: «Да, он его берег. Но когда он умер, мы его оставили на даче и его там стащили. Так что он пропал». Но в то же самое время она отдала планшет, который с ним был в том числе и в период боев на знаменитом Прохоровском поле.

– Вы участвовали в боях на Курской дуге. Не могли бы вы о них рассказать?

– Там, как вам известно, проходило знаменитое сражение на Прохоровском поле. Что оно из себя представляло? Там стояло сплошное зарево: из-за того что кругом проходила стрельба и разрывы снарядов, нам даже солнца не было видно. В этом знаменитом танковом побоище участвовало около трех тысяч танков. После того, как сражение закончилось, немцы повернули на запад в сторону Харькова и больше нигде и ни разу не наступали. Они только строились, делали заслоны и создавали оборону.

– Как вы узнали об окончании войны?

– У нас же в танках радиостанции стояли! Иногда, включая их, мы по ним слушали последние известия из Москвы. Собственно, благодаря им мы и узнали о том, что закончилась война. Радости, конечно, у нас по этому поводу было много!

– Были ли вы ранены?

– Меня задело два раза. У нас, у танкистов, как правило и чаще всего, встречаются тяжелые ранения. Впрочем, нередко многие из нас вообще погибают. В первый раз я получил так свое ранение. В этот день мы или совершали марш, или заканчивали выполнение какой-то другой боевой задачи, сейчас я этого точно уж и не вспомню. Затем объявили привал. Обычно в это время к нам подвозили боеприпасы и подъезжала передовая кухня. В это время на нас налетели стервятники – «мессера» – и начали бомбить и обстреливать. В результате этого мне попал в плечо осколочек от бомбы. Дело происходило на территории Белоруссии. Ранение, впрочем, оказалось не такое уж и тяжелое. Я только пролежал какое-то время в медсанбате. Так, между прочим, не только один я поступил, так делали многие: стремясь поскорее вернуться к участию в боевых действиях, не долечивались в медсанбатах и возвращались обратно в свои подразделения. Что касается второго ранения, то я его получил точно таким же образом, не в танке, в феврале 1945 года в Восточной Пруссии.

– Как вас награждали на фронте?

– У меня два ордена Отечественной войны, две медали «За отвагу», медаль «За боевые заслуги»…

– За что вас отметили этими наградами?

– Мы же подбивали танки, уничтожали пулеметные и минометные расчеты. Короче говоря, давили этих фашистов. За выполнение подобных задач меня и представляли к наградам.

– У вашего экипажа были подбитые танки?

– Конечно, были, и неоднократно. Мы, впрочем, не только подбивали и уничтожали танки, но и броники.

– Помните первый ваш уничтоженный танк?

– Знаете, я это как-то смутно припоминаю. Ведь мы, когда решали подобные задачи в бою, не останавливались и не осматривали уничтоженные машины. Идет бой! Наша, как говорится, задача состоит в том, чтобы идти вперед. Но то, что мы подбивали танки, определенными людьми все же было зафиксировано.

– Сколько всего их было вами уничтожено?

– Да я этого и не помню уже.

– Приходилось ли участвовать в танковых десантах?

– Постоянно! Скажем, когда мы шли на Тацинку в 1942 году, у нас на броне сидел десант. Больше того, в каждой танковой бригаде существовал батальон автоматчиков, который распределяли по экипажам, и эти ребята вместе с нами ехали вперед.

– Как вам кажется, насколько справедливо вас награждали?

– Знаете, у нас кто чего заслуживал, тот то и получал. Скажем, я удостоился одного ордена (второй выдали после войны) и двух медалей «За отвагу». По этому поводу я могу сказать одно: в зависимости от того, кто как выполнял свою задачу, так того и отмечали. Определяли это в первую очередь наши непосредственные командиры. Они делали представление к наградам. А уже потом, когда объявлялась передышка, эти ордена и медали в торжественной обстановке и с выносом бригадного или полкового знамени нам вручали.

– В вашей бригаде много было Героев Советского Союза?

– 22 воина нашей бригады удостоились этого высокого звания, в том числе и одна женщина – Мария Васильевна Октябрьская. Между прочим, я ее видел и лично знал. Когда перед началом Белорусской наступательной операции к нам в корпус приехал командующий фронтом Иван Данилович Черняховский – для того, чтобы узнать, как готовится соединение к предстоящим боям, он обратил внимание на то, что на башне одного из танков была надпись «Боевая подруга». А дело в том, что эта Октябрьская попросила с двух сторон танка сделать надпись «Боевая подруга». Сама она служила на должности механика-водителя. «Что это такое?» – спросил Черняховский. Ему на это ответили: «Это попросила сделать женщина, механик-водитель этого танка, жена полкового комиссара, который погиб на Украине». Расскажу вам ее историю. Сама она, когда началась немецкая оккупация, эвакуировалась с Кишинева в Сибирь. У нее имелись какие-то денежные накопления, которые она сдала в банк и попросила, чтобы на эти деньги купили танк. Танк, конечно, стоил несколько дороже этой суммы, но ее от нее все равно приняли. Несмотря на то что на тот момент времени ей исполнилось уже 40 лет, она просила отправить механиком-водителем на фронт. Ее уже не брали туда. «Ну давайте, – уговаривали ее, – мы вас зачислим радисткой или санинструктором». – «Нет, – говорила она, – хочу быть только механиком-водителем! Я умею водить танк, владею пулеметом, имею знак „Ворошиловский стрелок“…» Однако ей все время отказывали. Тогда она написала телеграмму Сталину и отправила. Ей ответили: «Спасибо за заботу о наших бронетанковых силах. Ваша просьба будет удовлетворена!» В письме стояла подпись: Сталин.