Страница 17 из 19
И еще – желание убийства, очевидно, во многих людях сидит подспудно.
Так бы он пошел на войну и убивал врагов, но войны, любой войны – белых с красными, большевиков с фашистами, крестьян с отрядами ГПУ – давно уже нет, и жаждущему безумцу приходится убивать своих.
И вообще практика множества хороших прежних идей становится извращенной. Вроде бы декларируют эти идеи люди вполне образованные, с культурным багажом, а присмотришься – сумасшедшие. В Америке уже даме руку нельзя предложить, когда она из автобуса выходит. Политкорректность!
Да, мир сошел с ума. И все же я вынужден повторить слова одного известного всей стране человека, четыре года отбухавшего в Кремле, Дмитрия Медведева: «СВОБОДА ЛУЧШЕ, ЧЕМ НЕСВОБОДА».
Народ уважает писателя Войновича еще и за то, что он угадал в своем романе «МОСКВА-2042» огромное количество реалий и персон нынешнего времени, включая прогрессивного кагэбэшника, который теперь правит страной, и отца Звездония, повенчавшего власть с православием. Кем бы мог стать писатель Войнович, если бы не было советской власти? Или если бы партийные идиоты не прицепились к нему сначала за письма в защиту гонимых, а потом ассимилировали бы и «Чонкина», назвав эту книгу, например, «здоровой сатирой в рамках борьбы со все еще имеющимися, к сожалению, отдельными недостатками».
– Думаю, что, если бы не было советской власти, я получил бы нормальное гуманитарное образование и стал бы университетским профессором, литературоведом или учителем. Но так в моей жизни вышло, что в школе я почти не учился, со второго курса пединститута ушел. Практически единственное мое образование – это чтение книг. Пришлось заняться писательством…
– Шутка?
– Нет, я говорю вполне серьезно, это не попытка сострить, а буквальное изложение моей писательской биографии. Дело в том, если уж на то пошло, я и писать-то не очень любил. Даже письма. На меня вот мама обижалась, что я ей редко пишу, и не только мама. Я переписывался с Виктором Платоновичем Некрасовым, к которому относился с большим почтением, но тем не менее и ему не всегда отвечал.
И когда я начал писать прозу, то быстро понял, что делаю это ужасно. Но уперся и сказал себе – буду тренироваться, одолею препятствие тренировками. Так вот и писал, писал, писал, пока что-то не забрезжило…
Однако «графоманство» мной постепенно овладело, и я с годами РАЗОГНАЛСЯ. Это примерно как когда бегаешь по утрам трусцой. Первые десять минут и скучно тебе, и противно, и хочется вернуться домой, бросить все к чертовой матери. А потом входишь в раж и бежишь, бежишь.
И судьба моя меня вполне устраивает – какая есть, такая и есть. Но если бы все опять повторилось, я, пожалуй, постарался бы вести себя немножко подипломатичнее.
Я по молодости лет поставил себе неправильную задачу – говорить только правду, только то, что я думаю. И вот меня вызывают в какой-нибудь кабинет, и я очередному высокому начальнику в глаза говорю всякие с его точки зрения гадости, за которые он мне потом, естественно, мстит. Сильно, сильно я настраивал против себя начальников, а это не всегда и не обязательно нужно было делать. Может, из-за того, что вел я себя слишком прямолинейно, я и не дописал, например, вовремя «Чонкина». И добился того, что меня, несмотря на мой веселый нрав, считали ОТЪЯВЛЕННЫМ ВРАЖИНОЙ и врагом № 1 после высылки Солженицына на Запад.
Так что если бы все опять повторилось сначала, то я постарался бы остаться тем, кто я есть, но где-то какие-то углы все же обходил бы…
Хотя все равно никаких принципиальных уступок им не сделал бы. Были ведь какие-то краеугольные моменты, когда посадили, например, Синявского и Даниэля. Тут уж молчать нельзя было ни в каком случае.
Владимиру Войновичу восемьдесят лет, но выглядит он так, как мечтал бы выглядеть любой мужик, если бы ему удалось дожить до этих лет. Работает, гуляет, пишет, водит машину.
Пережив в детстве жуткий, нечеловеческий голод.
Известность.
Славу.
Опалу.
Сумев, практически в одиночку, многие годы противостоять тоталитарному Молоху.
Потеряв близких.
Оказавшись в вынужденной эмиграции.
Вернувшись в страну, где опять что-то неладно, очень неладно.
Он продолжает оставаться самим собой.
– Только дожив до преклонного возраста, начинаешь понимать, что жизнь действительно коротка. Еще совсем недавно мне казалось, что впереди еще очень и очень многое. Но следует честно признать – я не уложился со своими жизненными планами в этот возраст. Пишу очень медленно, ужасно медленно, и у меня много осталось недоделанного, недописанного, того, что я не успею закончить уже никогда.
А ведь я работаю очень много, с утра пишу и до позднего вечера. Бесконечно правлю тексты. Или пишу, а потом выбрасываю. Недавно, например, уничтожил около трех тысяч стихотворений, написанных в разные годы, ненапечатанных, показавшихся мне ненужными[6].
Не дописал. Бросил. Потерял. «Чонкина» в результате писал почти пятьдесят лет. Начинал. Останавливался. Снова продолжал. «Монументальную пропаганду» сочинял тридцать лет, растягивая эту работу до бесконечности.
Нет, не уложился я, не уложился в свои годы. Медленно, медленно я работаю… Вот, допустим, начну я сейчас писать «Ранним утром 2013 года ко мне в Пахру приехал от журнала «Сноб» Женя Попов»… Нет, тут же заменю «приехал» на «прикатил». «Сегодня ко мне в Пахру прикатил Женя Попов… на своей “Тойоте”»
Е.П.: «Рено Сандеро».
В.В.: Нет, не так!.. «Звонок в дверь, и на пороге, ко всеобщему удивлению, появляется Женя Попов, сопровождаемый бородатым сыном Василием»…
Е.П.: И последний вопрос, Володя, кого тебе в этом мире жалко?
В.В.: Всех.
Рене Герра
Я хотел воссоздать свою Россию
Боже мой, как бежит время! Страшно сказать, но я дружу с Рене Герра уже более четверти века, познакомившись с ним, когда советская власть в лице М. С. Горбачева объявила перестройку, меня восстановили в Союзе писателей СССР и даже отпустили погулять за границу – в Германию и Францию. Причем я был уверен, что еду туда не только в первый, но и в последний раз. Мы-то, советские туземцы, хорошо знали, чем заканчивается любая попытка преобразовать харю коммунизма в «социализм с человеческим лицом», а именно это и декларировали тогда «ПРОРАБЫ ПЕРЕСТРОЙКИ», большей частью отпрыски «комиссаров в пыльных шлемах», сгинувших на «этапах большого пути» или доживающих свой век на казенных подмосковных дачах, которые по сравнению с нынешними новорусскими дворцами выглядят бедными хижинами. В каком-то парижском кафе познакомил нас тогдашний отщепенец-эмигрант, а ныне видная литературная и общественно-политическая персона РФ поэт Юрий Кублановский. Вышло почти по Василию Розанову. Мы, сверстники, 1946 года рождения, как глянули друг на друга «острым глазком», так и подружились на всю, получается, жизнь.
ЕВГЕНИЙ ПОПОВ: Рене, в кругах российской художественной интеллигенции ты, пожалуй, один из самых популярных персонажей, хотя есть люди, которые, мягко говоря, относятся к тебе НЕОДНОЗНАЧНО. Из-за того, что ты безукоризненно, практически без акцента говоришь по-русски, про тебя даже пустили слух, что ты вовсе не француз, а русский по фамилии Герасимов. Один человек всерьез уверял меня, что ты незаконнорожденный сын русской графини из Ниццы. Скажи, пожалуйста, дорогой доктор филологии, почему сферой твоих интересов стало искусство именно России, а не (по алфавиту) Австралии, Австрии, Азербайджана, Албании, Алжира и так далее.
6
Даже этот поступок писателя свидетельствует о том, что русская литература – великая, и творцы ее – достойнейшие люди, что бы кто о них ни говорил, и что бы они сами о коллегах ни говорили. Россия была, есть и навсегда останется литературоцентричной страной, где писателя всегда будут подспудно уважать, даже если он лежит в канаве или сидит в Кремле.