Ночь нежна

Мистеру Маккиско, сухопарому господину лет тридцати, рыжему и в веснушках, упоминание о "заговоре" явно не нравилось. Он сидел лицом к морю и смотрел на волны, но тут, метнув быстрый взгляд на жену, повернулся к Розмэри и сердито спросил ее:

- Давно приехали?

- Сегодня только.

- А-а.

Должно быть, он счел, что этим уже дано разговору другое направление, и взглядом призвал остальных продолжать в том же духе.

- Думаете пробыть здесь все лето? - невинно спросила миссис Маккиско. Если так, вы, вероятно, увидите, чем кончится заговор.

- Ради бога, Вайолет, довольно об этом! - взвился ее супруг. - Найди себе, ради бога, другую тему!

Миссис Маккиско склонилась к миссис Абрамс и проговорила громким шепотом:

- У него нервы.

- Никаких у меня нет нервов, - зарычал мистер Маккиско. - Вот именно, никаких.

Он явно кипятился - бурая краска расползлась по его лицу, смешав все доступные этому лицу выражения в какую-то неопределенную кашу. Смутно чувствуя это, он поднялся и пошел в воду. Жена догнала его на полпути, и Розмэри, воспользовавшись случаем, последовала за ними.

Сделав несколько шагов, мистер Маккиско шумно втянул в себя воздух, бросился вплавь и отчаянно заколотил вытянутыми руками по воде, что, по-видимому, должно было изображать плаванье кролем. Очень скоро воздуха ему не хватило, он встал на ноги и оглянулся, явно удивленный, что все еще находится в виду берега.

- С дыханием у меня не ладится. Не знаю, как правильно дышать. - Он вопросительно смотрел на Розмэри.

- Выдох делается под водой, - объяснила Розмэри. - А на каждый четвертый счет вы поднимаете голову и делаете вдох.

- Все остальное для меня пустяки, вот только дыхание. Поплывем к плоту?

На плоту, мерно покачивавшемуся от движения волн, лежал человек с львиной гривой. Как только миссис Маккиско ухватилась за край настила, плот неожиданно накренился и сильно толкнул ее в плечо, но человек с львиной гривой вскочил и помог ей влезть.

- Я испугался, как бы вас не стукнуло по голове.

Голос его звучал неуверенно и даже робко; Розмэри удивило необыкновенно печальное выражение его лица, скуластого, как у индейца, с длинной верхней губой и огромными, глубоко запавшими глазами цвета темного золота. Свои слова он произнес одной стороной рта, как будто надеялся, что они дойдут до миссис Маккиско каким-то кружным путем и это умерит их силу. Минуту спустя он прыгнул в воду, и его длинное тело, неподвижно распластавшись на волне, пошло к берегу.

Розмэри и миссис Маккиско следили за ним глазами. Когда затухла инерция толчка, он круто сложился пополам, на миг выставив из воды худые ляжки, и тотчас же исчез под водой, только пена вскипела на поверхности.

- Прекрасный пловец, - сказала Розмэри.

Миссис Маккиско откликнулась с неожиданной яростью:

- Зато дрянной музыкант. - Она повернулась к мужу, который после двух неудачных попыток кое-как вскарабкался на плот и, обретя равновесие, хотел было принять непринужденную позу, но пошатнулся и чуть не упал. - Я сказала, что Эйб Норт, может быть, и хороший пловец, но музыкант он дрянной.

- Да, да, - ворчливо согласился Маккиско. Видимо, это он определял круг мыслей своей жены и не разрешал ей особых вольностей.

- Лично я - поклонница Антейля. - Миссис Маккиско снова повернулась к Розмэри, на этот раз с некоторым вызовом. - Антейля и Джойса. У вас там, в Голливуде, возможно, и не слыхали о таких, но, к вашему сведению, мой муж - автор первой критической работы об "Улиссе", появившейся в Америке.

- Курить хочется, - сказал мистер Маккиско. - Больше меня в данный момент ничего не интересует.

- У Джойса вся сила в подтексте - верно я говорю, Элберт?

Вдруг она осеклась. Невдалеке от берега купалась женщина в жемчужном колье вместе со своими двумя детьми, и в это мгновение Эйб Норт, поднырнув под одного из них, вырос из воды, точно вулканический остров, с ребенком на плечах. Малыш визжал от страха и восторга, а женщина смотрела на них без улыбки, спокойно и ласково.

- Это его жена? - спросила Розмэри.

- Нет, это миссис Дайвер. Они не в отеле живут. - Ее глаза, точно объектив фотоаппарата, целились в лицо купальщицы. Потом она резко повернулась к Розмэри. - Вы бывали за границей раньше?

- Да, я училась в Париже.

- А, тогда вы должны знать, что интересно провести время во Франции можно, только если заведешь знакомства среди настоящих французов. Ну что могут вынести отсюда эти люди? - Она указала левым плечом на берег. Живут тесным кружком, варятся в собственном соку. Вот у нас были рекомендательные письма ко всем самым известным художникам и писателям в Париже. И мы прекрасно там прожили.

- Могу себе представить.

- Вы знаете, мой муж сейчас заканчивает свой первый роман.

- Вот как? - рассеянно спросила Розмэри. Она думала о том, удалось ли ее матери заснуть, несмотря на жару.

- Да, замысел тот же, что и в "Улиссе", - продолжала миссис Маккиско. Только у Джойса одни сутки, а у моего мужа - целое столетие. Он берет разложившегося старого аристократа-француза и приводит его в столкновение с веком техники...

- Ради бога, Вайолет, перестань всем рассказывать замысел моего романа, - перебил мистер Маккиско. - Я вовсе не желаю, чтобы он сделался общим достоянием еще до того, как книга выйдет из печати.

Розмэри вернулась на берег и, прикрыв халатом уже саднившие плечи, снова улеглась на солнце. Человек в жокейской шапочке обходил теперь своих спутников с бутылкой и стаканчиками в руках, и настроение их все повышалось, а расстояние между ними становилось все меньше, пока наконец все зонты не сбились вместе, и под одним общим навесом сгрудилась вся компания; как поняла Розмэри, кто-то собирался уезжать, и решено было последний раз выпить на прощанье. Даже дети, возившиеся в песке, почувствовали, где центр веселья, и потянулись туда. Розмэри почему-то казалось, что все веселье исходит от человека в жокейской шапочке.

На небе и на море господствовал полдень - даже белая панорама Канна вдали превратилась в мираж освежительной прохлады; красногрудый, как малиновка, парусник входил в бухту, волоча за собой темный хвост - след открытого моря, еще сохранявшего свою синеву. Казалось, все побережье застыло в неподвижности, и только здесь, под зонтами, просеивавшими солнечный свет, не прекращалась пестрая, разноголосая кутерьма.