Страница 1 из 2
Как же смог бы удивить? До невозможности уняться! Каковой сердечной пылкостью любить, чтоб в изгнании скитаться?
Мне не видно, приоткройте занавес сценический, где актёры ещё в роли не вникли, словно полусогнутый зародыш в утробе, ему слышны лишь отголоски зрителей, их сплетни и россказни пронизывают стены, застывшие в них росписи.
Раз! И зрелище возникло, наливая жаром паническим кровь, ваши чувства, ваши вольности, и всё мигом сникло, больше нет ничего, лишь аккомпанементы вспыхнули, сопровождая вопли новоявленной стихии.
Из-за тьмы мерцает блеск пары глаз и хриплый возглас содрогает кроны: "Я ненасытная хищная морда, хочу изречь не малость толка".
Что же высловить в ответ, каковую ересь, чем сущность сию встрепенуть, чем задеть её произвольность?
"И как ты здесь в миг грядущий устремившись, очутилось, скользя сквозь кулуары небытия, и не сочти за милость, но диалог возник не зря в просторах рассечённых, ведь, кто, откуда и куда, каковы предлоги, неизвестно, эта уместная молва в тот же миг проникла в безызвестность".
Глаза ярчайшие прикрылись, но обнажился образ тот, что некогда явившись облаком, проникся светом предо мной и вымолвил: "Здесь только ты и я, но не быть предрешённости, всё возникает, воссиявши, ровно во все стороны от центра отдаляясь, лишь потому, что утопая в нём, всё меняется и всё по новому, жесты творчества пылают".
Ух уж дерзкая молва, должно быть её истоки из предтечей бытия, у самих порогов его логова. Но кто подскажет, коль не этот край, ударяясь о который, уцелеть дано чему-то одному, а может, ни тому и ни другому?: "Что есть самая безумная мечта?"
Изверглась в новь молва с буйствующей поточностью, перебивая мыслей лад: "Бесконечность до сих пор не преодолена! Всё есть вследствие того! Проблема лишь в том, что не по нашей воле.
Мы производная констатация, вероятная в эквиваленте с бесконечность, но я бы поменял местами роли,
Эта динамика предстаёт нашим произволом, изобилующим соучастием осознанным и не предрешённым, вероятность осмысленности осмысленна самой вероятностью, она воплощена текущим воплощением, инертным потоком, но собою в себе же распознанным, как некоей плетущейся сложностью".
– Явиться? – вопрошает незримое.
– Я не понимаю Вас, сей голос мне неведом. – Возник ответ смыслом зыблемым из неоткуда.
– Может ли родиться то, что знает своё рождение? Можно ли понять то, что не предстало пониманием? Лишь закономерность последовательная даёт простор для осознания, но само становление никогда не предрешено. И этого то стоит, сплетений и терний, преграждающих полнолунный лик тенями ветвей.
Как вас похитить, божественность, если порывы жаркого пыла бюрократической лихвой и цепями абстракций оскоплены?
Не кража, не убийство, тюремная скука за пределами тюрьмы.
– Лучше любоваться издалека. Я плохо выношу людей, когда они находятся в непосредственной близости, но не всех, лишь тех, что путают заборы. – Неведомое сущностью существо произрекло.
– Царство лишается восхитительности, это его гибель, это его гной,
Да и я вовсе не человек, и мы не увидимся должно быть.
Загадки моих пьес пускай в глуши веков поникнут,
И этот миг пускай утонет в вас, и каждый, тот, кто возомнил хоть что-то, распознает тоже тот же час.
– Судя по культивируемым вами образам, вероятно, я просто похожу на нечто, к чему вы внутренне стремитесь. Не исключено, что соответствую ему в действительности.
Но образам лучше оставаться образами, а бытийность и так нами пронизана.
– И этот миг пускай в глуши веков возникнет, со звоном колокольни резонирующих ласк,
Нет образов, которые я предпочёл бы культивировать,
Эти картины говорят со мной, и я проникся диалогом, побеспокоив вас.
– Понимаю, прежде чем смогу сказать, это препятствие между словами и ментальностью.
– Вы любите море? И любите ли вы? Почему всякое горе страстями пены морской не обвито?
– Невиданно, немыслимо, непоколебима жизнью стать.
– Даже звезды друг друга разрушают, даже свет во тьме изогнут,
Он золотом плесканий разорванных себе жизнь у небытия вымаливает,
Его поспель вспять повёрнута, она разгоняется, но затухая,
Состраданию нет места в любви, оно иссякает, когда океаны берегов лишаются,
Так звёзды сияя безмерности отдаются,
Я всё мечтаю стать художником, да времени не нахожу, эту жизнь рисовать люблю,
Думаю, стоит это делать с натуры,
Явись, богиня, явись!
Вдохновлять мазки живой плотью, пахнущей, сочной,
Дабы взыскать в тонах красок соответствие ей.
– Что делать с любовью? – вопрошает летящая мимо души наивность. Доносится такой ответ: "Всё само проходит, проходит с жизнью вместе"
– Я не коснулась вас, и вы меня не коснитесь, это не порука, а фарс, и он для меня восхитителен. Это скрашивание вечерка витиеватыми разговорами, что тоже случается в нашем мире.
– Не те гарцевые площади ныне! Ну что за извилистость линий, нарушение законов ровных помыслов? Плотские эстетизмы, как припадки, вспотели ладони кривые.
– Ужасно!
– Ужас имеет более внушительные признаки.
Думаю, это из той же жестокости, любвеобильной и изувечивающей.
Так и воспоминания порой дороже плоти,
Я чаю в дамах много разочарований, гораздо больше, чем их приверженность любви, они недостаточно любвеобильны были, и все покинули меня, как покидает пыль пиджак встряхнувшийся безжалостным хлопком,
И теперь, отныне, мой удел "Богиня", и вся моя жизнь для неё, вся моя суть её поиск.
Ваши прелести, да только ваши, им сверкать и пениться, как пенятся волны,
Но в чём выражена та жалость, коя вам так нестерпимо зрится?
Только губы алые, за них уже убиться.
– Не люблю смерть.
– Она абстрактна, но благодаря боли,
Её наполнение исчисляется потерями и душевными воплями,
Обманчивая форма поведения, но позволяет некоторым выжить.
Что за провинция источается под вами?
– Ад.
– Всё никак туда не попаду,
Вероятно это не свершится.
– Почему?
– Мне кажется там нечего ловить,
Я не выживу без южной жары.
– А я его люблю так сильно, мой холодный и любимый,
– Не люблю, когда в беседах участвуют отсутствующие лица,
Пусть струнами тянутся ваши капризы, и пускай сгинет ваш сатана.
– Капризы – это подайте мне эклеров в час ночи, не то шкуру с вас спущу и отдам моим завитым пуделькам.
– Вы настояли.
– Скорее, просто чуть более осветила свою точку зрения.
– Люблю эклеры,
Ваша точка уперлась мне в душу,
Сердце набухло.
– Много чего люблю.
– Все мы любим, пока однажды не перестаём.
– Что еще меня ждет?
– Редкостное сочетание,
Ювенильные радости,
Красота и красота,
Щедроты роскошной жизни, должно быть вознесение и гам.
– Как Ремедиос, она была, впрочем, не так испорчена культурой.
– Должно быть и я не тот, что портится о буквы,
Я мало увлечен этикой, мне предостаточно мысли.
– Мне всего мало.
– Полностью,
Неутомимая жажда жизни вкусить бесконечность.
– Так и запишем в анамнез. Или оставим для некролога.
– Для биографа, био графа.
– Когда я грущу, я всё равно рада, что живая.
– Сожаление об упущенном недостающем.
– Агорафобия и дереализация, дереализация и агорафобия.
– Откуда, поясните. Наркотики? Эндогенные?
– Переживания.
– Вы украсили мой вечер, я вам благодарен, и хочется быть вашим должником, но по-моему это рабство беспечное.
– Я за свободу.
– Я за рабство чувственных порывов, пусть уздой затянуты будут потуже, и погоняя коней чёртову дюжину, пускай за края унесут.
И мигом незримо потехи слонялись, небыль преодолевая и тьму разгоняя узорами страсти, прикрасой оков.