Осколки

Алиска больше не плакала. Все слёзы она выплакала в первые несколько часов. Сейчас в душе жил только страх. Страх потерять любимого человека. Пора было прекращать лгать самой себе. Она любит Лёху. И теперь не отпустит его от себя ни на секунду.

Алиска сидела на краю кровати и пристально заглядывала в глаза Лёхе. Даже если бы пришлось просидеть так целую вечность, она бы сидела. Ведь, как оказалось, именно он стал центром её вселенной. Как мама когда-то стала центром папиной вселенной. А папа — её. Долго сидеть не пришлось. У Лёхи дрогнуло одно веко. Потом второе. Алиска встрепенулась. Лёха медленно открыл глаза. Всё расплывалось в нечёткую картинку. Зажмурился. Опять раскрыл глаза. Всё медленно сфокусировалось. И он не поверил в увиденное.

— А-алиска? — голос был едва слышным, гулким.

— Угу, — кивнула Алиска и беспечно смахнула с глаза слезу.

— П-погоди. Я в Раю? А ты мой ангел? — Лёха несмело улыбнулся.

Алиска искренне расхохоталась, несмотря на слёзы, которые вдруг хлынули из её глаз. Она смеялась и плакала. Потом вытерла слёзы рукой, неаккуратно задев больную бровь, и усмехнулась:

— Размечтался. Я исчадие Ада!

— Ну, тогда я готов быть грешником, — Лёха широко улыбнулся.

Алиска взяла его за руку, ласково улыбнулась в ответ:

— С возвращением, Лёха.

========== Запретная любовь (Маша/Лёха/Алиска) ==========

Комментарий к Запретная любовь (Маша/Лёха/Алиска)

ВНИМАНИЕ!!! ПРЕЖДЕ, ЧЕМ ВЫ НАЧНЁТЕ ЭТО ЧИТАТЬ, ПРОЧИТАЙТЕ ЭТО. ОНО ТОГО СТОИТ: https://ficbook.net/readfic/5733040

Итак, шапка.

Основной пэйринг: Маша/Лёха (односторонний)

Второстепенный: Лёха/Алиса (обоюдный)

В какой-то мере сонгфик к песне МакSим “Слеза”. Если, конечно, можно считать сонгфиком тот факт, что идея сначала, а песня потом. Но там есть фразы из песни.

Идея появилась давно. Ещё до появления этого сборника. В общем, это такая история о… А вот о чём она, какой смысл вы увидели в ней - расскажите мне в комментариях.

Не могу не вписать Маша/Лёха, сами понимаете). И ладно бы могла понять, почему… Но нет. Просто вся в этой паре. И всё.

Весна. Время любви, головокружения. Время новой жизни. И именно этой весной — весной 2095 всё и началось. Спустя два года невинной влюблённости к Алиске Лёха решил наконец-таки приступить к активным действиям. Но готовить сюрприз своей девушке, предварительно спросив её, о чём она мечтает, было не очень удачной идеей. Он уже пробовал пару раз. И каждый раз Алиска хитро ухмылялась, дула на надоедливую чёлку и отправляла его домой. Тогда Лёха решил прибегнуть к крайнему методу — спросить совета у Наташки.

Наташка, счастливая от возможности поделиться своим жизненным опытом, сидела на своём диванчике, красила ногти лаком и щебетала, что девочки любят конфеты, цветочки, поцелуи и кафе. Лёха сидел верхом на стуле, так что руки его лежали на спинке, и внимательно слушал. Иногда (когда Наташка приказывала) забивал советы на спутник.

Маша стояла, прислонившись виском к косяку и скрестив руки на груди. Слушала, как сестра даёт Лёхе советы, качала головой и горько усмехалась. Смотрела на Лёху, который внимал Наташке с неприкрытым интересом, доверял ей, и не могла отвести взгляд. Мысли перекидывали её в ночь.

В тёмную, кромешную безоблачную ночь с огромной серебристой круглой луной, светившей в её комнату так ярко, мягко и больно. Маша сидела на диване, подобрав под себя одеяло и прижимая к груди подушку. А холодные щёки обжигали горячие слёзы. Она давилась ими, пыталась задушить их в подушке. Не выходило. Перед глазами стоял образ Лёхи. Он, малость тормознутый, рассказывал стихотворение у доски. А она шептала ему строчку за строчкой. Тогда им обоим влепили по двойке. Маше — за подсказки, а Лёхе — за невыученные уроки. Только Маша не грустила. Она бы без сожаления ещё раз и ещё раз повторила тот день. Она не мечтала о глобальном. Мечтала лишь о том, чтобы он однажды пригласил кататься на мотофлипе её, а не Алиску. Но понимала, что это невозможно. И от этого каждую ночь она просыпалась, каждую ночь швыряла подушку в стену, потом вставала, подбирала её, утыкалась и пыталась стереть ею слёзы, понимая, что мечтам не сбыться. Просто надо это принять. Пережить. Но время шло, ночь сменялась другой (как две капли похожей на предыдущую), а на душе легче не становилось.

— Наташ, — совладала с дрожью во всём теле, прошла в комнату сестры, — ты зачем Лёхе зубы заговариваешь?

— Кто? — взвизгнула Наташка, возмущённая тем, что её авторитет поставили под сомнение. — Я?

— Ты-ты, — устало кивнула Маша, присаживаясь на край дивана Наташки, — ты ж рассказываешь Лёхе, что понравилось бы тебе, так?

Наташка кивнула. Маша обвела комнату взглядом, чувствуя, как начинает сильно биться сердце и пересыхают губы. Приходилось их поминутно облизывать, чтобы язык не заплетался. Старательно отводила взгляд от Лёхи, изучая незатейливый золотистый рисунок на пурпурных обоях. А Лёха, заинтересовавшийся спором сестёр, придвинулся ближе. Теперь какая-то пара метров отделяла Машу от Лёхи. И Маша принялась рассеянно вертеть спутник на руке, усиленно моргала, словно бы сгоняя какую-то пелену. Говорила что-то, сама не понимая, что говорит, и тут же забывая произнесённые слова. Вздыхала через раз, словно бы боясь нарушить эту священную близость, возникшую между ней и Лёхой.

— Маш, а ты… — Маша вздрогнула, услышав голос Лёхи, едва не подпрыгнула на диване и обернулась на него; Лёха почесал затылок каптой. — Короче, ты можешь мне помочь? Если, конечно, там дел нет всяких…

— Ой, я? — Маша очнулась от полусонного состояния, а после предложения Лёхи забыла, как дышать. — Я?.. Ну, я… Могу, конечно. Если ты хочешь.

— Очень хочу, Мах! — соскочил со стула и уселся на полу. — Дело жизни и смерти!

Взмолился, смотрел на неё глазами, полными надежды. Маша сглотнула. Страшно. Страшно не оправдать его доверие, страшно ошибиться, но ещё страшнее не сдержаться: дать волю чувствам. Сжала руки, выдохнула, посмотрела на удивлённую сестру, поднялась с дивана и вышла из Наташкиной комнаты, кинув короткое: «Пойдём». Лёха поднялся и проследовал вслед за Машей в её комнату. Вошёл, тихо присвистнув: очевидно, поразился столь минималистической обстановке. Поднял с пола чёрно-белую подушку, вернул её на место. Сел напротив Маши на стул. Смотрел на неё пристально, готовый слушать. Маша забралась с ногами на диван, поёрзала, взяла конец одеяла и, нервно поигрываясь им, принялась рассказывать Лёхе всё, что знала об Алиске.

Делала всё это без задней мысли. Просто хотела помочь. С этого-то всё и началось…

Лёха приходил к Маше почти каждый день. Почти каждый день Маша придумывала что-то новое, чем можно было удивить Алису. И каждый раз новый план был лучше прежнего. И каждый раз, общаясь с Лёхой, Маша расцветала. Бледный цвет кожи, вызванный почти полным отсутствием солнца в этом году, сменялся здоровым румянцем. Обычно тихая, она теперь могла заливисто смеяться в унисон басу Лёхи, вытворять что-то особенное, чего никогда бы не сделала в здравом уме.

То когда Лёха с Алиской катались на мотофлипе, она летела и следила за ними, подсказывая Лёхе, куда поворачивать, и едва не получила травму головы, случайно врезавшись в угол ближайшего дома — всё обошлось огромным синяком на лбу. То в грозовой день предложила Лёхе спровоцировать поломку Алискиного замка и вынудить её прогуляться. Чтобы они не промокли, отдала Лёхе свой любимый лиловый зонт, а сама вернулась домой — хоть выжимай! Свалилась на неделю с бронхитом, побледнела ещё больше.

Лёха приходил, извинялся, говорил, что не подумал о том, как будет она. Горячо благодарил. Ведь каждая Машина идея удавалась, и Лёха с Алиской сближались всё сильнее и сильнее, а Маша почти после каждой авантюры ложилась в постель то с синяком, то с простудой, то с бронхитом, то с растяжением, то с ушибом. Родители беспокоились, возмущались, ругали, а Маше было всё равно. Она улыбалась и была на седьмом небе от счастья, что Лёха счастлив.