Байки Чёрного Майя

- То есть как это? – опешил Майя.

- А вот прямо так. Мне некуда идти. Родителей уж три года как в живых нет, у замужних подруг заботы и без меня довольно, а Горлим…охо-хо, Горлим… Устала я от него, да так, что сил нет. Вспомнить бы еще, когда он в последний раз дома ночевал… Нет, назад я не хочу.

- Э-э-э… – глаза у Гортхауэра стали по-детски большими, вот только детский восторг познания чудес окружающего мира в них отсутствовал напрочь. Из последних сил стараясь сохранить лицо, он осторожно поинтересовался:

- А я-то здесь при чем?

- Как «при чем»? – искренне удивилась Эйлинель. – Ты же собирался пообещать Горлиму отпустить меня живой в случае, если Барахир уведет свой отряд из твоих владений. Ну так вот, у меня есть предложение: давай он выполнит твои условия, а ты меня ему все равно не отдашь?

- Минуточку! Как это «не отдашь»? – Во-первых, ты не вещь, а, во-вторых, уговор дороже денег… – возмутился коварный Черный Властелин.

На самом деле Майя намеревался нечто сказать совсем другое, но почему-то не смог. Несмотря на то, что в берлоге столь болезненно дорожащего своей свободой холостяка напрочь отсутствовало место для любого живого существа, мнящего обрести здесь постоянное место жительства, не по годам умный мальчик решил не сводить дело к банальному «пошла вон!». Чем, естественно, тотчас же воспользовалась Эйлинель.

- Ну, в любом случае, пока суд да дело, я остаюсь здесь – подытожила она, подбираясь под теплый бочок. – И еще один вопрос: в твоем ужасном замке случайно не принято кормить пленников, а? А то не помешало бы…

В ответ Гортхауэр изобразил еще одну зверскую рожу из своего богатого мимического арсенала.

- Нет. Только поить до бесчувствия разными крепкими, креплеными и слегка разбавленными зельями, дабы насладиться зрелищем поверженного под стол беспомощного врага. Я ж все-таки Черный Властелин, а не какой-нибудь эльфийский королишка…

- А это мысль! – оживленно поддержала Эйлинель, заботливо застегивая крючки на рубашке юноши. – У тебя, случайно, пива нет?

- Нет. Только вино – буркнул Майя и тяжело вздохнул. Задуманная им инсценировка решительно летела в тартарары, а после таких резких и неожиданных поворотов сюжета, таирни и сам был не прочь оказаться в роли собственного пленника, то есть вкусить этих самых «крепких и крепленых», которыми только что стращал Эйлинель.

- Ну хорошо! – легко согласилась женщина, набрасывая на голые плечи шерстяной плед. – Вино так вино. Но учти: предаваться подобному унижению в одиночестве я не намерена, так что ты будешь участвовать…

- Куда я нафиг денусь… – ухмыльнулся «страх и ужас Сумрачных земель», вставая. – Пошли.

- Это что – пыточная камера? – вежливо поинтересовалась Эйлинель, когда они с Гортхауэром оказались в высоком сводчатом помещении. Все было залито мраком, и лишь в углу располагался узкий кожаный диванчик, а у противоположной стены виднелся стол и пара табуреток.

- Ну… почти. Это моя спальня.

- Нда-а… – только и смогла произнести Эйлинель, и сделав нерешительный шаг, случайно задела стоявшую на полу чашку с заплесневелыми компотными косточками. Бедная посудина, смертельно уставшая от жизни вообще и от своего содержимого – в частности, радостно запрыгала по каменным плитам пола брызгами тончайшего фарфора. Услышав сей мелодичный звук, Майя укоризненно покачал головой:

- Эйли, мы с тобой знакомы всего пару часов, а ты уже колотишь посуду в моем доме! Если дальше пойдет по нарастающей… охо-хо, бедняга Горлим…

Не обращая ни малейшего внимания на стенания собеседника, женщина хозяйским жестом провела по поверхности стола и придирчиво осмотрела ладонь.

- Нда-а… – повторила она еще раз. – Ты когда в последний раз со стола вытирал?

- Вчера… неделю назад… ну, две…Не помню, короче… – честно признался парень, выуживая из-под кровати пыльную бутылку темного стекла и пару стаканов.

- Ну ты даешь! – покачала головой женщина. – Я гляжу, совсем ты тут одичал без женских-то рук. Ну, ладно, теперь-то дело поправимо… – подмигнула она с улыбкой, но тут же, замерев на месте, наморщила чуткий нос. – Ой, а чем это так вкусно пахнет?

Майя подпрыгнул на месте.

- А… – спохватился он, бегом выскакивая за порог. – Это… я щас!

Он отсутствовал около четверти часа. За это время женщина успела побродить по комнате, чихнуть во все углы, благо пыли в них скопилось предостаточно. В своих странствиях ей посчастливилось обнаружить еще одну забытую чашку, на этот раз даже с ложечкой и блюдцем, что стояла поверх раскрытой толстой книги. Читать Эйлинель не умела, поэтому, полюбовавшись витиеватым узором заглавных букв, аккуратно закрыла переплет, и положила книгу на диван, а чашку поставила посередь стола.

Вскоре появился Майя с большой чугунной посудиной, из-под крышки которой валил ароматный пар. Шипя от боли в обожженных пальцах, парень поспешно брякнул раскаленную ношу на стол и схватился за ухо, ну точь-в-точь как человек.

- Ну и пылища здесь! – заявила Эйлинель с возмущением. – А что это ты принес? Это для меня?

- Ну, вообще-то нет… Ну, в смысле, не специально для тебя: мне же тоже надо че-то жрать… Угощайся! – и он сдернул крышку.

- А что это? – склонилась над сковородкой Эйлинель, разглядывая незнакомое кушанье. – Похоже на мясо…

- Бифштекс. С кровью. С моей! – трагически произнес Гортхауэр, демонстрируя порез на ладони.

- Ой, бедненький! – всплеснула руками женщина. – Надо перевязать скорее… сейчас…. – и она ловко отодрала кусок нижней юбки.

Грозный Черный Властелин обреченно вздохнул, лишь теперь до конца осознав свои безрадостные перспективы.

====== Междустрочие. Поддающая надежда ======

Почему она ушла… Нет, не надо, я знаю… я прекрасно знаю, сколь коротка жизнь Младшего народа, можно мне не напоминать. Я имею в виду совсем другое: почему она ушла так? Разве ей было плохо со мной? Разве я отказывал ей хоть в одной из ее немудреных просьб? Ха! Однажды она попросила меня научить ее писать свое имя… и я учил, долго и тяжело – слишком много времени было упущено. Но когда у нее впервые получилось, то она, сияя от гордости, тотчас же потребовала обучить ее еще и чтению. Разве я отказал ей? Она прочла все книги, что были в доме: на синдарине и ах’энн… И я радовался ее успеху.

Почему же? Разве ее не радовало мое общество, разве ей не было со мной весело? Разве был у нее повод пожалеть о своем выборе? Хоть один? Нет же… Да, я никогда не любил ее, это правда. Наверное, просто не умею, и с этим ничего нельзя поделать. Все равно, что пытаться объяснить незрячему взаимное отличие цветов радуги. Но разве я не позволял ей любить себя, разве не стал таким, каким она хотела меня видеть? Разве хоть раз оттолкнул, оскорбил невниманием? Да нет же! Тысячу раз – нет… Быть может, она догадывалась, что это – только игра? Но тогда… Тогда тем более – она не имела права упрекнуть меня. Да, я не способен любить, но тем большего уважения заслуживает это многолетнее притворство, во имя счастья и спокойствия ближнего… Я неправ? Ну, ладно, может быть, это только мое мнение…Забудь.

Я предвидел это, я знал, что однажды она начнет стареть. И однажды я начал каждое утро просыпаться с одной мыслью: «Сегодня. Сегодня это произойдет». Но солнце восходило в зенит, и вместе с рассветными тучами таяли тревога и убеждение в этой пугающей истине.

Я ожидал, что на закате своего срока, она станет жалеть о безвозвратно ушедшей молодости, о потерянной силе и красоте… Быть может – о том, сколько всего она не успела увидеть, сделать, чему не успела или не смогла научиться… Но судьба решила иначе – ей предначертано было умереть во цвете лет, будто Эйли сама хотела этого, опасаясь, что общество седой и морщинистой старухи будет для меня в тягость. Глупый самострел на тропе… орк, что сопровождал ее, только и успел предостеречь от опасности… слишком поздно. Проклята будь гордость Ночного народа – вместо того, чтобы позвать меня на помощь, он бросился на меч, стремясь кровью смыть роковую ошибку. Чуть пораньше, и я, возможно, смог бы спасти Эйли. Я примчался, как только мне сообщили, что ее тело нашли на тропе, но здесь оказалась бесполезна даже Сила Майя. Она уходила…все, что я успел – это проводить ее за Последний Порог. Я сидел и смотрел, как она уходит, и не мог даже заплакать, потому что просто не умел этого. Последние минуты жизни она находилась в сознании и ясном рассудке, когда увидела меня, то даже попыталась улыбнуться – боль превратила улыбку в оскал. Она говорила…я слушал. Последние слова значат очень много, это одна из тех редких вещей, что не повторяются в мире. И я был готов к этому своеобразному моменту истины, внутренне уже предполагая все, о чем она станет говорить. Почти все. Но я услышал иное…совершенно иное… Перед самой смертью, за мгновение до того, как дар речи и сознание покинули слабеющее тело, ее последними словами были: «Ах, как жаль, что у нас не было детей…» Почему? Или это было настолько для нее важно, важнее всего в этой ушедшей жизни? Это оттого, что она – человек, Смертная, и продолжение рода – единственное средство оставить свой след на земле? Нет… Нет-нет, я говорю чушь… Старший народ имеет в своем распоряжении вечность – достойный срок для того, чтобы овладев каким-либо мастерством, успеть отточить его до остроты искусства. Творить с помощью своего таланта и умения вещи – прекрасные и великие произведения, статуи, оружие, украшения…Слагать баллады и стихи, познавать тайны бытия, живой и неодушевленной материи, бесконечно совершенствовать дух и тело, для того, чтобы раз оттолкнувшись от вершин мастерства, будто от ступени, взлететь ввысь – к новой цели, к новой славе, оставляя позади путеводные вехи своих побед… Это ли не след, что проложит в веках бессмертный мастер? О, да… У этой лестницы нет верхней ступени, это известно любому наделенному даром творить. Но тем не менее… Пробудившиеся первыми столь же трепетно относятся к новой, едва зародившейся жизни, к этим крохотным существам, что являют собою подобие собственных родителей, будучи похожи на них душой и телом. Почему? Я не знаю ответа… Пусть люди вынуждены вести себя подобно животным… Но Старшие… разве для них это – не тупиковый путь? Неужели это и вправду столь необходимо, раз прожив долгую и счастливую жизнь, все они – и Старшие, и Младшие – полны безутешной грусти о том, что не оставили после себя отпрысков? Разве недостаточно им бессмертия, что обретают они в плодах трудов и талантов своих, раз они ищут спасения в иллюзии вечной жизни – непрерывной смене поколений себе подобных. Да, ты скажешь, что сколь бы ни был велик гений, но через сотню веков никто не вспомнит имени мастера, создавшего удивительное произведение. Краски осыплются с холста, время сотрет в пыль дворцы и статуи, в обрывки фраз превратятся древние баллады и не станет ничего, что напомнило бы о тебе из глубины веков живущему ныне… Но разве через сотню поколений вспомнят тебя внуки твоих внуков, собственные твои потомки, разве смогут описать то, каков ты был, каким именем наречен и чем славен? И кто поручится за то, что дети твоих внуков окажутся достойными твоего имени, что не станут безумцами, подлецами и мучителями? Мастер от начала до конца в ответе за свое творение, в жизни и в смерти…так для чего же оставлять за спиной такие следы? Я не знаю… Налей!