Страница 40 из 102
Целтин кивнул.
- Тогда точно видали, – Марья покачала головой. – Только закрыто там всё сейчас и опечатано, как журналюги залезли. Да хоть бы и не опечатали, служить пока некому. Батюшка-то наш... сгорел.
- Сгорел?
Целтин вообще утратил нить происходящего – признаться, никакой нити и не было с самого начала. Какой-то спутанный клубок. И разматывать его лучше самому, от местных ждать помощи нечего, только ещё основательнее запутают. Будто цель у них такая, заговорить, спровадить, да посмеяться в спину: мол, вот простак, такую рожу состроил, только на заборе писать!
- Нет, вы явно не из тех, – улыбнулась Марья. – Они мрачные ходят, себе на уме. Им лучше на пути не попадаться. Плохого ничего не сделают, но и не говорят – смотрят только так, недобро, в душу. Сразу видно, не простые они люди, с червоточинкой – многое им известно из того, чего не следовало бы знать сроду. И главный у них такой статный. Поначалу думали, депутат какой, а он из фэ-эс-бэ, оказывается. Начальник. Не приведи Господь с ним с глазу на глаз встретиться... Внутри всё обмирает сразу, того и гляди ноги подкосятся! Вот как.
- ФСБ говорите? – Целтин не придал особого значения пламенной речи правоверной, но присутствие силовиков его насторожило – не всё так просто, оказывается.
«Во что же ты вляпался, Самоха? Тонешь, да ещё и меня за собой тянешь! Так, что ли, получается?»
- Вы бы поглядели, во что они пансионат превратили... – Марья покачала головой, всем своим видом показывая, что не по-христиански это. – Нешто, и впрямь карантин какой был, разве бы они сами так просто в пиджачках расхаживали бы?.. А если утаить что пытаются, так разве получится? Здешний люд, он чуткий, в приметы верит, постится как положено, Господу-батюшке нашему молится... а в ответ и разумение получает, что вовсе и не болезнь никакая приключилась.
- А что? – Целтин насторожился. – Что произошло на самом деле?
Марья боязно отступила. Прижала сумку к груди, будто Целтин собирался отнять вместе со знаниями. Спросила с прищуром:
- А вы случаем не того... не жрналюга?
- Да будет вам! – Целтин шагнул навстречу, но явно поторопился; тётка отшатнулась, чуть было не опрокинулась в грязь. – Успокойтесь, прошу вас! Я не журналист.
- Тогда зачем пожаловал? – холодно спросила Марья. – Тебе ж сказано: бежать отсюда подобру надо. И поскорее. Пока ещё чего плохого не случилось.
Целтин медлил. Религиозные фанатики, они посложнее бомжей будут, это уж точно. С такими бодаться – только время зря терять. И прощупывать страшно, если чего заподозрят, то хоть клещами потом пытай, рта не раскроют, ей-богу партизаны. Остаётся уповать на сознательность... Точнее на здравый рассудок. Если он у тётки сохранился, конструктивный диалог ещё, может быть, получится, если нет – пиши-пропало.
- Меня друг попросил.
- Чего попросил? – не поняла Марья, но видно заинтересовалась. – Что за друг? Кто такой будет? Как звать?
- Боюсь, вы его не знаете. Он давно здесь был. Если вообще был... – Последнего говорить явно не следовало, но раз уж проговорился, нужно поскорее оправдать Самохина, иначе тётка и вовсе прогневится. – Он руководитель IT-корпорации, которая оказывает помощь пансионату. Самохин, может слыхали... Нет?
Марья мотнула головой – как корова, отмахиваясь от слепней. По всему, ума у неё было мало. Но на то, чтобы целиком посветить себя вере и не требовать ничего взамен – больше и не требовалось.
«Обычный агнец. Один такой – бесполезный статист, вынужденный, как и приписано, всякий раз подставлять перипетиям щёку. Толпа – реальная сила, при помощи которой можно чинить насилие, прикрываясь верой».
Целтину сделалось противно. Однако чувство солидарности и собственный интерес ко всему, произошедшему в Воротнем, о чём не упоминалось в сводках новостей, значительно перевешивали общий негатив от уже увиденного. Да, в какой-то степени, он лицемер и подлец! Но разве можно так легко раздобыть информацию внутри современного социума, да ещё честным путём? Вопрос сложный. Неоднозначный. А это значит лишь одно: всяк сам в праве решать, как следует поступить в той или иной ситуации, кому уподобиться, чем пожертвовать, к каким выводам прийти в конце, когда задуманное проявится в реальности, так скажем, обрастёт физическим смыслом.
Целтин мотнул головой, гоня ненужные мысли.
- Я хоть правильно иду? – спросил он напоследок, поднимая зонтик. – Простите, что побеспокоил.
Марья переступила с ноги на ногу.
- Вижу, человек ты непростой... но чувствую, что хороший. Так и быть, провожу. Да расскажу кое-чего по пути. Идём, – она пошла впереди, тяжело переставляя ноги. – Тут недалеко.
Целтин поплёлся следом, не зная радоваться ему или нет.
- Они мясом сырым это кормили. Додумались. Хотя когда под боком полным-полно ребятишек малолетних ещё и не до такого додумаешься...
- Что оно такое? – Целтин с трудом заставил себя не остановиться; по телу прогулялась дрожь.
- Кто его знает. Разве это ведомо простому смертному?.. Видно прогневили мы чем-то Господа нашего бога. Вот он и ниспослал нам это. Что бы за грехи расплатились, раскаялись и больше не повторяли ошибок прошлого.
- Но что за ошибки?
- Как, а вы разве не знаете? – Марья покачала головой, но не обернулась, продолжила ковылять чуть впереди, как самая настоящая нежить, восставшая из сырой могилы, потому что кто-то побеспокоил, желая познать истину. – Экспериментальная медицина.
- Бог мой, – Самохин перегнул, хотя он наверняка ни сном, ни духом.
На сей раз Марья оглянулась.
- С одной стороны – испытывать новые препараты на детишках, наверное, необходимо, иначе не будет результата, но с другой... – Марьяна грустно улыбнулась. – С другой... Не правильно так.
- А вы уверены, что не ошибаетесь? – Не смотря на ужас услышанного, с души свалился тяжкий груз – вот почему тут федералы, а вовсе не...
- Батюшка Михаил рассказывал. К нему приходили на исповедь. Персонал из пансионата.
- Но почему он не предпринял никаких действий? Это же подрывает все моральные и нравственные устои. Эксперименты над несовершеннолетними – запрещены!
- Потому Господь и наказал нас. В девочку вселилось зло. Такое зло, какого ещё этот свет и не видывал.
- В девочку?
Тётка кивнула.
- Если бы в кого-то другого, ещё ладно. А так, нет никаких сомнений за что.
- Но ведь это антинаучно... – развёл руками Целтин и тут же оговорился, опасаясь, что его неверно поймут. – Я про вселившееся в девочку зло.
- Причём здесь наука? Разве вы не понимаете, что человек ничего не решает?
- Хм... Хотите сказать, что мы можем лишь предполагать?
- А разве не так? Нас создали, чтобы мы любили. Мы же отвернулись, придавшись сомнениям. Отсюда и забвение. Надо раскаяться и молиться. Молиться до тех пор, пока Он не простит нас.
- Думаете, всё же простит?
Марья повела плечом.
- Если раскаются всё, то простит. Обязательно.
- Мне бы эту вашу уверенность, – прошептал Целтин так, чтобы тётка его не услышала. – За каких-то полчаса услышал столько, что впору задуматься о вменяемости местного населения.
Действительно... проклятие, сгоревший батюшка, вселившееся в девочку зло, поверх всего этого – федералы и всплывшие на общественный суд эксперименты над детьми – уже явный перебор! Интересно, что дальше? Стоп! Да ведь Самохин только и пригнал меня сюда ради того, чтобы я взглянул на девочку с бодрствующей комой!
Целтин уже потянул к себе чемодан, как его самого вдруг ни с того, ни с сего потянуло в сторону. За штанину брюк, вкрадчиво так, но в тоже время требовательно и непреклонно, давая понять, что сопротивление бесполезно. Целтин взмахнул свободной рукой, силясь удержать равновесие, покосился и чуть не обмер. Здоровенная псина незаметно подкралась сзади, пока он так вдохновенно корпел над сутью бытия, и теперь, не испытывая особого сопротивления со стороны жертвы, тянула к обочине, где лужи и рощица. Марьяна, как ни в чём не бывало, пыхтела впереди, бормоча под нос что-то по поводу таинства исповедования и божественного промысла... а в двух шагах от неё, не желая обгонять, семенил второй волкодав, временами оглядываясь, словно ожидая, что предпримет для своего спасения угодивший в ловушку человек.