Страница 9 из 20
Добавлю, что отношения тяжбы странным образом затянулись и что послеахматовское время по-своему тягается с Ахматовой, предъявляет ей обвинения, «разоблачает мифы», «сводит с пьедестала» и т.п. Кому-то она мешает дышать – видимо, тем смрадным (одно из ее излюбленных слов), чем им дышать приятно. Но и они, выходит, к ней остро неравнодушны – так же остро, как те, кто ею дышит. Книга Романа Тименчика, разумеется, не об этом, однако и в этой тяжбе она может стать весомым аргументом.
Тут, видимо, следовало бы закончить вступительную часть и перейти к собственно рецензии, но я рецензию писать не собираюсь (надеюсь, их уже предостаточно на этих страницах), поэтому от вступления перейду прямо к заключению.
Этой книги я давно дожидалась. Не скажу, что прямо с того дня, как привела 19-летнего рижского студента в комаровскую «Будку», но и не много лет спустя после этого. Тименчик-ахматовед уже вскоре начал формироваться на глазах у знавших его, и первым увенчанием его трудов – за более чем два десятка лет! – стал составленный вместе с несколькими соредакторами черный пятитомник (малый формат, мягкая обложка), первый на тогда еще советской земле, включавший, как известно, не только произведения самой Ахматовой, но и «литературу о».
Дожидалась я, может быть, книги «Анна Ахматова» (вообще), а не только «…в 1960-е годы», но на самом-то деле и здесь речь идет о «вообще», а заглавие – такая же скромная обманка (не обман!), как слова о «подступе к чтению». «1960-е годы» Ахматовой не поддались бы ни описанию, ни объяснению без постоянных перекличек с предшествующими десятилетиями. Вдобавок они были несомненным временем подведения итогов – при поразительной, однако, новизне замыслов, которую книга Тименчика тоже помогает увидеть глубже и острее.
По примеру Романа Тименчика, посвятившего свою монографию памяти нашего общего друга Димы Борисова, я позволю себе посвятить эту короткую заметку памяти Миши Тименчика (1 июня 1952 – 14 июня 2006).
Ахматова Поморского
Уже в приведенных здесь выходных данных сделанное переводчиком указано не во всей полноте (подозреваю, впрочем, что формулировка «выбрал, перевел и комментариями снабдил» принадлежит самому Поморскому). Во-первых, не только «комментариями», но в большинстве случаев (ко всей прозе и к драме «Энума элиш») – «комментариями и примечаниями». В отличие от общепринятого отнесения всего этого аппарата в конец, здесь они следуют за каждой строкой содержания. Само это содержание стоит привести целиком (опуская вышепомянутые комментарии): чтобы русский читатель мог себе представить, что получил читатель польский.
Коротко о себе
Стихотворения
Поэма без героя
Энума элиш
Из «Прозы о поэме». Из «Прозы к поэме»
Pro domo sua. Листки из дневника
Из воспоминаний о Мандельштаме
Амедео Модильяни
И самое неожиданное: когда терпеливый читатель уже дочитал всю книгу, вплоть до содержания, а нетерпеливый, пробежав по диагонали, просто заглянул: а что там дальше (а что может быть дальше содержания?), он обнаруживает на чистой странице, правой странице чистого разворота, словно прощание, – двустишие (в польском переводе, естественно):
Такое мощное заключительное ударение в книге, вынутое из контекста и в то же время организующее контекст, сильно расширяет восприятие и понимание. (Я, конечно, вместо скучных слов «сильно расширяет восприятие и понимание» хотела написать «… – это вам не хухры-мухры», но сомневаюсь, оценит ли редакция.)
Напоследок переводчик «снабдил» книгу – и это, может быть, главное во всем «снабжении» – обширным, на сто с лишним страниц, послесловием «Анна всея Руси» – по сути дела ученым, хотя не по-ученому эмоциональным, трудом об Анне Ахматовой, ее творчестве и поэтике. Одну, первую и самую принципиальную главку этого послесловия я перевела и предлагаю читателям «Новой Польши» – хотя бы для того, чтобы не пересказывать6. Идея о том, что «Ахматову надо читать с конца», то есть читать раннюю Ахматову в свете поздней, выглядит настолько очевидной, что удивителен приоритет Поморского (по крайней мере – прямо в такой формулировке). Тот факт, который отметила еще сама Ахматова и который в наши дни стал общим местом ахматоведения: что Недоброво в своей статье 1914 года (опубликована в 1915-м) говорит о ней поздней, о той, которой еще как бы не было – но, значит, уже была! – в формулировке Поморского инвертирован, опрокинут: не просто усматривать в ранних книгах какие-то зачатки будущей Ахматовой, ее эволюции, а с помощью телескопа (или перископа) позднего творчества прямо видеть единство всего ее пути. Сам путь поворачивать в обратную сторону. То есть вдобавок к ахматовскому «Как в прошедшем грядущее зреет, / Так в грядущем прошлое тлеет» появляется еще одна инверсия: так в грядущем прошлое зреет.
Уже первый комментарий к стихам – к стихотворению «Хорони, хорони меня, ветер…» из книги «Вечер» – начинается словами: «Ввиду ключевых мотивов более позднего творчества поэтессы существенен жанровый характер этого юношеского стихотворения: монолог умершей». И следующий, к стихотворению «Три раза пытать приходила…»: «В ранней, неоромантической форме здесь выступают ключевые для Ахматовой мотивы: дурного сна, из которого возникает негативный двойник лирического субъекта».
Сон во сне – к этому всё идет. Если «Поэме без героя» Поморский посвятил сравнительно небольшой комментарий, отсылая читателя к ахматовской прозе «о» и «к» поэме, плюс, разумеется, важную аналитическую главку в своем послесловии, то с драмой «Энума элиш» (в одном из вариантов – с подзаголовком «Пролог, или Сон во сне») переводчик разбирался сам. Конечно, тоже главка в послесловии, но кроме того текст (с вариантами) завершается еще несколькими фрагментами из записных книжек Ахматовой и затем краткой характеристикой драмы, из которой выберу лишь важнейшее:
“Пьеса эта по сознательному замыслу поэтессы соединяет известный ей с молодости опыт гротескного «театра для себя» – иронической театральной мистерии Мейерхольда и Евреинова (а следовательно, и подвала «Бродячая собака») с уже современным театром абсурда, с восприятием Кафки (особенно «Процесса») и с автотематическим романом, т.е. романом, изображающим процесс собственного становления.
Сам текст произведения соотносился и переплетался с главными произведениями позднего периода творчества Ахматовой: с «Поэмой без героя», а также сопутствовавшей ей «Прозой о поэме» и фрагментарными набросками балетного либретто на канве «Поэмы», с «Северными элегиями» и с лирическими циклами «Cinque» и «Шиповник цветет (Из сожженной тетради)», связанными с мотивом Гостя из Будущего. (…) …сегодня трудно окончательно установить, что такое наброски, извлеченные издателями из папки, сохранившейся в наследии поэтессы, – варианты ли, предназначенные для дальнейшей обработки и отсева, после сожжения пьесы в сороковые годы восстанавливавшиеся автором под конец жизни по памяти – своей и ранних читателей, или же это записи сцен, сознательно повторяемых, различающихся всё новыми деталями, на манер упомянутого в последней записи [из записных книжек, от 20 февр. 1966] «В прошлом году в Мариенбаде». Как ни говори, а такой характер одержимости возвратами носило всё позднее творчество Ахматовой – начиная с «Поэмы» и «Северных элегий» и кончая «Энумой элиш», вышеназванными лирическими циклами и «Листками из дневника»”.
6
См. http://www.novpol.ru/index.php?id=924. – Ссылка, как и все ссылки на интернет в дальнейшем, нынешняя.