Капризы неба

Леонид обречённо вздохнул, одарив усталым взглядом Глена, и продолжил созерцать безмятежную картину за окном.

– А что ещё мне остаётся делать? Жизнь несправедлива и главный вопрос в том, когда именно ты это заметишь.

Глен понимающе кивнул.

– Ты не согласен? – почти возмущённо спросил Леонид, восприняв кивок за издёвку.

– Я не в том положении, чтобы спорить с тобой, – Глен отпил виски. Он пока сам не понял, что именно имел в виду – их физическую разницу или разницу в степени опьянения в данный момент времени. Скорее всего, и то и другое.

– Да, – продолжил художник, с трудом, но чётко выговаривая слова. – С этим и я не стану спорить. У тебя есть всё, а у меня лишь работа для пропитания. А всё лишь потому, что я живу сидя, а ты стоя. Вот такая несправедливость у меня. Хотелось бы услышать о твоей.

Глен отпил ещё немного из своего бокала и непомерно долго смаковал этот глоток. Так он выгадал себе немного времени, чтобы придумать подходящую несправедливость.

– Жизнь, похожая на чужой сон, – сначала его самого испугала подобная идея, словно кем-то озвученная через его голос, но постепенно он понял, что идея не так и далека от истины, если копнуть глубже.

В этот раз понимающе кивнул уже Леонид. Впрочем, Глен был уверен, что тот ничего бы не понял даже будучи в трезвом уме.

– Если так, то беру свои слова обратно, – сказал художник. – Твоя несправедливость солиднее моей.

Наконец, в зале появилась та, ради которой они двое были готовы торчать в этом кафе до утра, а возможно, даже отправиться в кругосветное путешествие, лишь бы не покидать палуб «Эклиптики». У Глена не осталось сомнений насчёт своего собрата по несчастью, когда он заметил его пламенный взгляд, пробивающийся сквозь запотевающие линзы и пелену опьянения.

– А ты чего так смотришь на неё? – пламенный взгляд собеседника заметил не только Глен. Леонид походил на бульдога, у которого намеревались украсть припасённую в будке кость.

– Я встал в очередь по совету бармена, мне можно, – отшутился Глен. – Она же не твоя собственность.

– Была бы моей, останься я полноценным человеком.

– Полноценность человека не определяется наличием у него ног.

– Ошибаешься! – едва ли не закричал Леонид. Но быстро успокоился. – Ладно, не будем о сложном. – Он посмотрел, как Вероника приступила к работе, нарочно игнорируя их столик. Она лишь бросила секундный взор, когда вошла, но он оказался искрой, способной разжечь пожар. – Мы оба ей не интересны. И в этом мы равны.

Глен мысленно проводил Веронику за горизонт своего обозримого будущего. А всё, что оказывается за этим горизонтом, как правило, теряет всякую ценность. Пока его жизненный опыт не ведал случаев, когда бы мимоходные интересы и увлечения как-то сказывались на следовании к намеченной цели оставить собственный след за горизонтом времени. Плывущее по волнам послание в бутылке, чей автор давным-давно стал историей. Но сейчас Глен с каждым вздохом ощущал ядовитый привкус одолевающего его увлечения и ничего не мог с ним поделать. Ни задержать дыхание, ни сбежать в морскую пучину.

– Ты думаешь о том, как выбросить её из головы? – неожиданно спросил Леонид. – Лучше выбросись за борт сам. Я испытал все гуманные способы – безрезультатно.

– В неплохой компашке я оказался. Предсказательница будущего, телепат и девушка, сводящая с ума. Не хватает лишь пиратов, морского чудища и хэппи-энда для дешёвой истории в бумажной обложке.

– Я готов поверить во всё перечисленное, кроме хэппи-энда. Похоже, нам с тобой его никто не прописал.

Глен повернулся к Леониду и на полном серьёзе произнёс:

– Значит, надо написать его самим.

Художник усмехнулся:

– Непременно. Как я не подумал раньше.

– Зря надсмехаешься. Мы сами хозяева своих судеб, а те, кто считает иначе, просиживают задницы как зрители на спектакле, в котором им, на самом деле, были отведены главные роли. Синдром фаталистов, знаешь ли.

– И что ты предлагаешь?

– Я же сказал – бороться.

– По-твоему, это гарантирует положительный результат? – не унимался Леонид.

– Нет, но так ты, по крайней мере, будешь знать, что сделал всё возможное, – Глен отпил ещё виски. Каждый глоток придавал ему уверенности и раскрепощал.

– Ты забыл добавить в нашу компашку себя – старца-философа, скрывающегося под гримом молодого рокера. – Художник улыбнулся и вновь посмотрел в сторону бара. – Ты думаешь, я не пытался ничего сделать? Но я бессилен встать с этого кресла и взять то, что мне надо. Это физический барьер, непреодолимый. Тебе не понять.

Глен не стал настаивать, в конце концов, ему действительно было не понять. Он мог лишь представить, но всякое представление без практического опыта – всего лишь мысль без формы. Беззвучная имитация игры на гитаре без струн.

– Суметь забыть – ещё одна из форм борьбы, – сказал Глен. – Советую заняться её реализацией.

Леонид что-то пробормотал в ответ и уткнулся лицом в лежащую на столе руку. Глен допил виски и неспешным шагом направился к выходу. На какое-то время (а может, и навсегда) он решил отказаться от пряного меню, именуемого душевными муками, заменив их муками творчества. Его сердце по-прежнему было таким же пустым, как и оставленным им бокал на столике палубного кафе.

Глен вернулся в каюту, лёг на кровать и стал развивать сюжет едва дописанного рассказа, постепенно превращая его в большой роман. Такие процессы он называл взрослением произведения – когда из первоначально маленькой идеи на свет появлялось нечто увесистое и многостраничное. А в этот раз идея развилась в считанные минуты, будто её напичкали гормонами роста. Впрочем, так и было. Глен знал, что лучший помощник для писателя – это жизненный опыт. В периоды активного приобретения различного опыта автор невольно переносит его на поверхность рабочей бумаги, тем самым вплетая частицы своей жизни в строки придуманного мира. В результате рождается роман – не что иное, как слоёный пирог из правды и вымысла. Читатель должен воспринимать его единым целым, не различая слоёв. Для этого автору требуется пропитать пирог и обильно полить его увлекательным сюжетом.