Страница 3 из 7
В ужасе я спросила: «Мама, ты же меня здесь не оставишь?» Она мне говорит в ответ: «Нет! Но если ты еще кому-то скажешь о том, что ты видишь, то ты сюда попадешь…»
Я, наверное, многое взяла от своей мамы. И главное – верность слову. Она никогда ничего никому не обещала. Но если уж она сказала: «Я даю слово», то это было как закон, она это исполняла. Я тоже никогда ничего не обещаю. Я говорю: «Посмотрим!» Даже в работе своей не обещаю. Мои сын и дочь уже знают меня. Нарочно просят иногда: «Мама, дай слово!» Но я не раздаю обещаний. Для меня данное слово – закон. Как и для моей матери. Я очень редко даю слово, но когда даю, то обязательно выполняю.
Я маме пообещала никому про свои видения больше не говорить. И сдержала слово. Мама иногда проверяла меня, спрашивала: «А сейчас ты что-то видишь?» И я говорила: «Нет, не вижу!» Мама успокаивалась: «Вот видишь, твои фантазии уже ушли…» Хотя я их видела. Когда наступала ночь, они приходили. Мне по-прежнему было страшно. Но признаться в этом я уже не могла. И я просто звала маму под любым предлогом. Придумывала, например, что у меня живот болит. Я просто хотела услышать от нее хоть слово, хоть звук, чтобы «они» ушли. Кричать от страха я не могла, потому что жутко боялась попасть в 17-ю больницу. Но я не обижалась на свою маму.
Не живи с ним, когда я умру!
Потом мама развелась со своим мужем, моим отчимом. Танюшка просто взяла и попросила незадолго до своего ухода: «Когда я умру, разведись, не живи с ним!» Мама дала ей слово и развелась с отцом, они разменяли квартиру. Сестра не уточняла причину, говорила: «Не спрашивай меня ни о чем, просто разведись…»
Уже позже, когда мне было лет семнадцать, мама меня спросила: «Почему Танюшка хотела этого развода?» Я тогда ей кое-что рассказала. Мама всегда на две смены выходила, иногда ночью работала. Она уходила, и мы оставались дома с отцом. Отец у нас был хороший, но когда родилась Светланка, его дочь, то все его внимание переключилось на нее. И теперь он часто меня наказывал, если Светланка плакала. Мог закрыть в погребе, ночью мог выгнать в мороз на веранду в одной ночнушке: «Стой там!» У меня прямо ноги леденели. Угрожал мне и сестре. Говорил Танюшке:
«Если ты матери скажешь, то я еще хуже ей сделаю!» А мне заявлял: «Если ты матери пожалуешься, то я Танюшку побью!»
Я его не боялась, я за Танюшку переживала и все молча терпела. Подумаешь, в чулан запер, ремня дал. Я только прятала свои синяки, чтобы мама не видела. Он бил меня только тогда, когда мамы не было, потому что мама его убила бы. Но она этого не знала, мы ей ничего не говорили.
А потом у меня взрыв произошел после одного случая. Была зима, помидоры и огурцы у нас в Волгограде стоили тогда 50 рублей за килограмм. Кто помнит то время, тот поймет, что это было очень дорого. И мама попросила меня: «Я куплю помидорчиков-огурчиков Танюшке, а ты не бери. Хорошо?» Я сидела, делала уроки, мама готовила салат Танюшке. А отец… Да, я его до сих пор отцом зову, хотя столько лет прошло. Не буду же я его дядей Лешей называть. Так вот, отец зашел на кухню и спросил маму: «А зачем ты на нее столько денег переводишь? Ведь все равно умрет. Лучше бы Светлана это съела!» Я этого не слышала из своей комнаты. Но потом мама пошла к Танюшке, и я отправилась с ней за компанию.
И Танюшка уже при мне говорит маме: «Отдай салат Светланке, ведь отец же сказал, что я все равно умру». Мама не стала устраивать скандал, промолчала, потому что не хотела, чтобы Танюшка нервничала. У нее была опухоль головного мозга, и вообще она была больным, обреченным человеком. А отец ведь еще хуже сказал: «Она все равно сдохнет!»
И тут у меня произошел взрыв. Мне тогда еще двенадцати не было, я до сих пор не понимаю, как на меня такая ненависть накатила! Я пошла на кухню, схватила два ножа, чтобы зарезать его, и просто сказала: «Я убью тебя!» Какой крик вокруг был, я даже не помню… Он не спал в доме неделю. Вообще не спал, боялся. Ушел к соседям.
Он убежал, а мама не могла разжать мои руки. Порезалась даже нечаянно, но не смогла вытащить ножи. Танюшка меня успокаивала и руки мне гладила. Эта мертвая хватка, когда я не могла разжать пальцы, случилась у меня уже второй раз.
Мертвая хватка
Первый раз это произошло еще до переезда на квартиру. На соседней улице, в ближайшем к нам доме жила одна бабка. Мы ее звали бабка Няня, потому что у нее язык отсох. Что-то случилось, она перестала нормально говорить, могла только: «Ня-ня-ня!» Она была ведьмой, а я дружила с ее внучкой. И бабка эта меня просто ненавидела. К моей сестре Танюшке хорошо относилась, а меня – не-на-ви-де-ла! У нас с ней были постоянные стычки. Она всегда следила за мной, и я ее присутствие чувствовала всегда и везде. Если я выходила во двор, я всегда знала, когда она смотрит на меня через забор. Тогда я поворачивалась и смотрела на нее в упор. Ленка, моя подруга, рассказывала про нее много всяких страшных историй. Она видела, как ее бабка колдует, летает. Я сама не видела ее летающей, но четко понимала, что бабка это делать умеет, что она – ведьма!
Все знали, что она занималась черной магией, многим делала плохо. Только плохо. Рассказывали, что на свадьбе одна невеста из-за нее заболела. У нас на Купоросном все деревенской магией занимались, заговорами всякими. Это ведь пригород был, поселок, практически деревня. Бабуля моя, например, знала заговоры от ячменя на глазу. Но это же в любой деревне все знают. А вот та бабка – другое дело, она много чего умела черного. Она просто нутром не хотела, чтобы Ленка, внучка ее, дружила со мной. Именно со мной. Я чувствовала, что я ее раздражаю, что она меня хочет подавить, подчинить. Сейчас я причину понимаю, могу объяснить, что ее темная сущность меня не принимала, а тогда только чувствовала…
У нас был сарай для угля, дров, всякого хлама, на стенах санки висели… Там было одно крохотное окошко и дверь. Все, выхода больше нет. Сарай стоял прямо возле калитки этой бабки. Я пошла в этот сарай за чем-то, и вдруг даже не вижу, а чувствую – Няня идет к сараю. Глянула в окошечко и вижу: калитка открывается. Я в угол забилась и смотрю только на ее тень. Я была уверена, что если посмотрю ей в лицо, то она увидит меня. И я смотрела только на тень. И тень останавливается и смотрит в окошко. Потом уходит. Я вздыхаю с облегчением. Я надеюсь с ней разминуться: когда она пройдет вперед, я выбегу. И тут она открывает дверь, и мы с ней сталкиваемся: она и я. Я реагирую всегда быстро, я не кричу. И вот я хватаю санки за полозья, выставляю перед собой и держу изо всех сил. А она хватает санки со своей стороны. И мы отталкиваем друг друга, чтобы между нами было расстояние. Я вцепилась в санки мертвой хваткой и зову: «Лена-а!»
И вдруг чувствую, что у меня по ногам что-то вверх поднимается, будто кто-то ползет по мне. Понять не могу кто, но понимаю, что это бабкины козни. Я кричу ей: «Уйди!» В этот момент я почувствовала энергетический толчок. Она отлетела и ударилась головой. И тут влетела Ленка. Няня молча вскочила и убежала. А я осталась стоять с санками в руках. Ленка так и не смогла оторвать от меня эти санки. Позвала сестру моей бабушки, которая через дом жила. Та стала меня успокаивать, растирать мои руки маслом и что-то напевать. Руки разжались, но синяки от полозьев на ладонях еще недели две не проходили.
А бабулька моя родная, когда вернулась домой и все узнала, чуть не убила ту бабку. Бабулька у меня боевая была: «Я тебя на кол посажу, если мою внучку еще раз обидишь!» Она была красавицей, пела очень хорошо. Я так ее любила, что даже бабушкой не могла назвать – только Бабулей.
Мне повезло, что у меня такая родня была. Семья была маленькая, но дружная. У моей мамы было две сестры: Тамарка – средняя, Галя – младшая, а мама – старшая. Первой Тамара ушла, а потом Галя. Потом Бабуля. Потом двоюродный брат Александр, сын тети Тамары. И так весь род. Остались только я и сестра Светлана.