Страница 23 из 33
В 1929 году в СССР было выпущено 3300 тракторов и ни одного комбайна. Закупать сельхозтехнику за рубежом было накладно. Будь, как при царе, деньги золотыми, крестьяне были бы заинтересованы в их накоплении. А то им предлагали бумажные купюры, из техники – почти ничего, немногим больше промтоваров, а вот обещаний и лозунгов – сколько угодно! Обещаниями будущего благополучия практичного крестьянина не соблазнишь; он привык жить от осени до осени и под вечной угрозой недорода.
Идеологические стимулы для крестьян, в отличие от рабочих, не имели серьезного значения. Тем более что начиная со времен Гражданской войны и военного коммунизма крестьяне привыкли бояться вооруженной власти и не доверяли ей. Прокормить себя можно было, а вот кормить других, да еще за посулы, не было резона. Колхозы давали надежду на улучшение жизни, но это еще требовалось подтвердить на практике.
Примерно такая – в схеме – складывалась ситуация в сельском хозяйстве. И чтобы изменить ее коренным образом, требовались решительные и крутые меры. Надо было спасать от голода рабочих и Красную Армию, не говоря уж о служащих.
Подчеркивая массовое сопротивление коллективизации, Д. Боффа писал: «Раз его заставляли вступить, крестьянин подчинялся, но в коллективное хозяйство он собирался принести возможно меньше. Тайный забой скота начался летом 1929 года. В последующие месяцы он приобрел немыслимый размах, достигая порой катастрофических размеров. Да, впрочем, у молодых колхозов не было еще коллективных коровников и конюшен. Крестьянин стал набивать утробу мясом. Он резал коров, телят, свиней, лошадей – всё. Несмотря на то что январское постановление 1931 года угрожало высылкой и конфискацией имущества за хищнический убой скота, он продолжался в течение всей коллективизации и был одним из самых тяжелых ее последствий.
Сопротивление к тому же не было лишь пассивным. По селам вновь загулял «красный петух»: поджог – оружие всех крестьянских бунтов в России. В 1929 году по одной только РСФСР было зарегистрировано около 30 тыс. поджогов, то есть без малого по сотне в день. На Украине в том же году было отмечено в четыре раза больше «террористических актов» (то есть эпизодов вооруженного насилия), чем в 1927 году». Порой троцкисты и бухаринцы действительно провоцировали крестьянские восстания, чтобы на их волне свергнуть сталинское руководство.
Однако коллективизация не была, как мы знаем, материально подготовлена и организационно продумана.
В «Правде» от 2 марта 1930 года появилась статья Сталина «Головокружение от успехов». Он писал о значительных успехах колхозного движения и о том, что «коренной поворот деревни к социализму можно считать уже обеспеченным». Вряд ли Сталин верил в головокружительные успехи. Формальные достижения вскрыли бездну проблем и противоречий. Поэтому он подчеркнул необходимость добровольной коллективизации с учетом местных особенностей. Ситуация становилась взрывоопасной; надо было сдерживать ретивых коллективизаторов.
«Дразнить крестьянина-колхозника «обобществлением» жилых построек, всего молочного скота, всего мелкого скота, домашней птицы, когда зерновая проблема еще не разрешена, когда артельная форма колхозов еще не закреплена, – разве не ясно, что такая политика может быть угодной и выгодной лишь нашим заклятым врагам?.. Я уж не говорю о тех, с позволения сказать, «революционерах», которые дело организации артели начинают со снятия церковных колоколов».
Спустя ровно месяц Сталин вновь вернулся к поднятой теме, еще определеннее указал на перегибы в ходе колхозного строительства, а также на необходимость своевременного проведения сева. Руководители на местах умерили свой «колхозный энтузиазм». Многие крестьяне, воспользовавшись принципом добровольности, покинули артели. Так или иначе, а посевная кампания прошла успешно. Да и 1930 год оказался благоприятным для урожая зерновых. За счет целины в ряде совхозов были получены неплохие урожаи, подтвердившие рентабельность крупных хозяйств. Однако в дальнейшем укрупнение совхозов стало давать отрицательный результат, а общее производство зерна уменьшилось.
При первых же недородах (неурожайным стал 1931 г.) колхозы начали расшатываться, а колхозники – заботиться о личном благосостоянии, при случае присваивая обобществленную собственность. Был принят жесткий закон, направленный против хищений в колхозах и совхозах; кары предполагались самые жестокие – вплоть до расстрела.
К этому времени в стране было покончено с безработицей – не только на словах, но и на деле. В этом вновь проявилось преимущество социалистической системы перед капиталистической. Некоторые историки говорят о скрытой безработице, но с ними трудно согласиться. При интенсивном индустриальном строительстве (к тому же, добавим, при низкой заработной плате и достаточно высоком энтузиазме масс) избытка в рабочей силе быть не могло. Правительство даже издало постановление, обязывавшее колхозы не препятствовать переходу на другое место работы.
Гораздо хуже было положение в деревне. Беды целого ряда неурожайных лет были усугублены массовыми репрессиями. Многие хозяйственные крестьяне оказались не только раскулаченными, но и депортированными или оказались в тюрьмах и лагерях. Точно их общее число не известно, оно колеблется от полумиллиона до трех миллионов. В любом случае, это огромная цифра. Но последние два десятилетия их умудряются значительно преувеличить.
Тяжким испытанием для страны стал голод зимой 1932–1933 годов. Число погибших от голода и болезней составило, скорее всего, около 3 млн. Во всяком случае с 1932 до 1937 года население страны, в отличие от предшествующих и последующих мирных лет, практически не увеличилось. Впрочем, эти данные требуют проверки, иначе рост населения до 1941 года получается чересчур быстрым.
Бедствие это было вызвано не только природными факторами (сильными засухами в южных районах), но прежде всего проводимой политикой коллективизации и административного давления на крестьян. Можно сказать, что в начале 30-х годов в деревне шла малая крестьянская война. Виновниками ее были, если судить по совести, все – от Сталина до самых бедных крестьян. И в то же время война эта определялась почти исключительно объективными обстоятельствами. Строительство общества нового типа было неизбежно сопряжено с немалыми жертвами. Отказ от этого строительства и возврат к НЭПу, как мы уже говорили, грозили еще более страшными последствиями.
Из двух (или трех) зол было выбрано наименьшее. И страна выстояла. Разруху и развал государства удалось предотвратить.
Правда, промышленное производство выросло примерно на 5 % – втрое меньше, чем планировалось, но все-таки больше (в процентном выражении), чем в других странах. Тем более что в 1932–1933 годах США пребывали в кризисе.
То, что СССР пока еще выдерживал и преодолевал трудности в области сельского хозяйства, еще не гарантировало страну от скорого краха. Ведь задачи, стоявшие перед ней, были фантастическими. В начале 1931 года Сталин сказал: «Задерживать темпы – это значит отстать. А отсталых бьют… Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».
Пробежать со скоростью спринта явно стайерский отрезок и не рухнуть уже в начале пути? Как поверить в выполнимость поставленной задачи?
Кому-то может показаться, будто Сталин был готов насмерть загнать русский народ в этой сумасшедшей гонке, а его «правые» противники, и прежде всего Бухарин, выглядят радетелями за крестьянство и вообще за народные массы.
Нечто подобное предполагали Э. Вериго и М. Капустин в статье «Гибель и воскресение Николая Бухарина»: «По нашему мнению, это был идейный спор в высочайшем (полузабытом) смысле этого слова – Бухарина – со Сталиным… Спор Жизни со Смертью, Христа с Сатаною… Сталин – еще более крайний, еще худший революционист, чем Троцкий, одним словом – Сатана… Так что Париж-36 для Бухарина, находившегося тогда на вершине славы (его знал уже весь Запад) и семейного счастья (любви последней, особенно жгучей от тяжких предчувствий), – это не столько «Булонский лес», сколько «Гефсиманский сад». Наверное, у него была здесь своя минута «моления о чаше», и он мог бы выбрать жребий жизни, но он выбрал иной».