Страница 8 из 9
Таков же в главном подход Руси и к непосредственно политическому способу организации государственной и общественной жизни. По существу, Русь реализовала единственную в мире политическую форму народной – соборной – монархии, где царь и народ (держава и земля) в равной мере оказываются чадами Православной Церкви, с тем, однако, различием, что царь правит именем Божьим, а земля добровольно отдает ему власть над собой, хотя сохраняет духовное единство с ним в рамках собора.(26). Подобное социально-политическое устройство не имеет себе соответствий ни в западном «количественном» парламентаризме, ни в восточном институте тайных советников или великих визирей. Центральные, часто судьбоносные для страны, вопросы внутренней и внешней политики решались на соборе не по большинству голосов, а по единодушному согласию всех земных и духовных представителей во главе с самодержцем. Споры бывали, но они разрешались мирно и, как правило, успешно. Так, например, призвание на царство Михаила Федоровича Романова на соборе 1613 г. проходило не без противоречий – но это был в конечном счете выбор всей земли, а не какой-либо ее наиболее хитрой части ( плутократии), заручившейся голосами остальных. Соборяне были единодушны в обнаружении общенародной державной истины, совпадающей для них с волей Божией, а вовсе не навязывали стране своего произвольного решения. Дело заключалось не в наличие того или иного «писаного» закона – от «Русской правды» Ярослава Мудрого до «Судебников» и «Уложений» Алексея Михайловича, а в едином для всех сословий и лиц церковно-государственном жизнестрое, при котором общее важнее различий. Для западного партикулярного сознания подробное жизнеустроение видится исключительно вотчиной Московского Царя, где он распоряжается как у себя дома (см., например: Р. Пайпс «Россия при старом режиме»). По истине же золотая Русь была домом Пресвятой Богородицы для своего царя точно так же, как и для последнего крепостного, но только для каждого она находила свое послушание, свое «тягло». (Еще раз вспомним гоголевское: «Монастырь наш – Россия!») В круге либерального сознания просто отсутствует столь значимая для Руси заповедь о подчинении слуг своим господам не только добрым и кротким, но и суровым. «Ибо угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорбит, страдая несправедливо» (Петра I 2 : 19). Иноческое отсечение своей воли – вот что это такое! В политическом смысле это было согласие Церкви, Народа («гражданского общества» – в западном словоупотреблении) и Царства, построенного на неколебимом единстве Православия. Говоря современным языком, это была Православная идеология. Не следует бояться этого слова, если оно означает истину у власти, а у власти в золотой Руси находилась именно Христова истина, а не какая-либо иная. Вплоть до конца XVII века русские цари и патриархи – независимо от личных отношений между ними – олицетворяли собой мистическую фигуру Удерживающего, о котором апостол Павел говорит как о главном препятствии на пути антихриста: «Тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь, – и тогда откроется беззаконник, которого Господь Иисус убьет духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего» (2 Фес. 2 : 7). Некоторые мыслители благодарят за сохранение Святой Руси татаро-монголов, уберегших ее своим игом от соблазнов латинства и протестантского гуманизма (27), другие их за это ругают; я же верю, что Святая Русь явилась таковой на земле по замыслу Божию, взяла и понесла свой Крест свободно – и потому ее история есть великое Крестоношение в соответствии с планом Христова спасения.
Русь серебряная
Град Святого Петра
Красуйся, Град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия.
А. С. Пушкин
Золотая – Киевская и Московская – Русь подошла к осуществлению Царства Христова на земле так близко, как это возможно для поврежденной грехом человеческой природы. Это не означает, что золотая Русь достигла соборной (народной) святости, – она лишь поставила ее как историческую, государственную и культурную задачу, но поставила серьезно (28 ).Именно в те самые века, когда Христианский Запад, по существу, оказался от несения Креста, вышел из истории как осуществления замысла Божия о человеке и перестал соотносить с Сыном Божиим его образ (эпоха Возрождения и Реформации), Русь упорно продолжала стоять за Евангельскую правду о земной жизни как «испытании духов». Если Сын Божий приходил, чтобы обожить человека, Он обращался ко всему человеку, т. е. ко всем духовным и телесным, общественным и производительным силам. Полное воцерковление человека и культуры – такова была поставленная Русь перед собой цель, или, лучше сказать, мечта, потому что она изначально вошла в противоречие с другой стороны Евангельской благой вести – а именно той, что Царство Божие не от мира сего. Взяв на себя дополнительный подвиг Крестоношения, золотая Русь фактически дерзнула взяться за имманентое – внутриисторическое – достижение сверхисторического (эсхалогического) результата. Говоря проще, золотая Русь стремилась достигнуть неба уже на земле, противостоя в этом стремлении всему потоку мировой апостасии. Взаимоналожение этих потоков и привело к превращению Руси золотой в Русь серебряную.
Разумеется, мы не знаем Божьих путей и сроков, но можем предположить, что первые религиозные признаки указанного превращения относятся еще к XVII веку. Раскол Московской Руси на царство (Третий Рим), священство (Новый Иерусалим) и «землю» (народ, в том числе старообрядческий) – вот исток последующих актов русской драмы. Забегая вперед, скажем, что Русь – Россия никогда не предавала Христа, но в противоборстве с нехристианской Европой часто принимала за Царство Божие его подменных двойников. Первым таким двойником явился в начале XVIII столетия Санкт-Петербург – град Святого Петра.
Решительное духовно-онтологическое отличие Санкт-Петербурга от Киева и Москвы – и вместе с тем Руси серебряной от Руси золотой – заключается в его двойственности. С одной стороны, это все та же Святая Русь, с другой – это Русь, взглянувшая на себя безбожными (секулярными, европейскими) глазами. «Западниками» были и отец Петра I, и Борис Годунов, и в некоторых отношениях сам Иоанн Грозный. То, что сделал Петр, в немногих словах можно определить как отказ от Православной симфонии – от того древнего идеала единства и согласия духовной и светской власти, который возник в Византии при Константине и затем служил внутренним основанием (оправданием) Киевской и Московской держав. После смерти в 1700 г. Патриарха Адриана Петр отменил Патриарший престол на Руси, заменив его впоследствии «департаментом духовных дел» – Синодом – и «Духовным регламентом» Феофана Прокоповича. Тем самым император не только изменил древней православной традиции согласия с Церковью как совестью (со-вестью с Богом) государства, но и провел фактически двойную западническую атаку на саму Церковь, подвергнув ее одновременно латинскому (киево-польскому) и протестантскому (секулярно-бюрократическому) воздействию.(29). Облекая свое царствование в одежды западно-европейского абсолютизма, Петр вместе с тем превращал Церковь в проекцию государства, в одно из его служилых подразделений. Сознательно или бессознательно встав в позу Людовика XIV («государство – это я») и придя благодаря этому в противоречие с симфонической Православной соборностью, Петр Великий на деле осуществил суровые пророчества Патриарха Никона о судьбе Царя Алексея и всего дела его.(30). При Петре официальная Россия перестала быть Святой Русью, обернувшись чем-то средним между конторой и казармой, равно как и снодальная иерархия почтительно приняла поручение со стороны Петербурга, предоставившего ей сферу обслуживания «религиозных потребностей» своих подданных…
Однако ограничиться сказанным для характеристики дела Петрова – значило бы встать на позицию тех либеральных (в том числе либерально-православных) историков, которые за деревьями не видят леса, за внешними формами – пронизывающих их энергий. С историософской точки зрения, преобразования Петра явились одной из «догоняющих модернизаций» России, предшественником которой в плане «обновления» Святой Руси были и призвание варягов, и латинизация православной иерархии через иезуитское просвещение (т. н. «украинское барокко») (31), и западнические симпатии московской элиты («голицынщина») (32). Если оценивать дело по меркам исторического позитивизма, пожалуй, только татарское иго спасло нас от еще более раннего, «допетровского» растворения в «мировом сообществе» – и в этом правы евразийцы… Шаг за шагом нарастающий процесс апостасии – обмирщения веры и культуры, пытался подчинить себе Россию, так что Петр Великий в известном смысле только продолжил это дело – но продолжил так по-русски, что результат оказался во многом неожиданным для самих реформаторов.