Сва

Нот отошёл к окну, голос его дрожал:

– Она слишком доверчивая была. А после истории с этим художником всё боялась кого-нибудь обидеть. Всех любила, в больницы к знакомым ездила – прямо сестра милосердия. Непостижимо! Добрая, красивая, тонкая необычайно, а напоролась на мерзавца. Мелькал тогда у нас в парадняке тип один, клеился к ней. Можешь догадаться, что он с ней сделал, если она опять в психушку залетела, и уже надолго, месяца на три. А потом… Я чувствовал, что она на наркоту садится. Сколько раз пытался её отговорить, хотел помочь, другом хотел быть. Не вышло. Понимаешь, она сломалась. От боли.

Нот прервался и бессильно cмолк.

– Значит, всё началось задолго до меня, – произнёс Сва и мрачно спросил: – Скажи, а что это за история, в которую она год или два назад попала?

– То есть?

– Дик говорил, вроде бы её несколько ублюдков, сообща…

– Кому ты веришь? – Нот поморщился и замотал головой: – Если б такое случилось, её отец всех бы по стенке размазал. Нет, ей и одного урода хватило. Такая вот чудовищная судьба…

Проснувшись среди ночи словно в разгар дня, Сва, щурясь от слёз, представил по кинофильмам и книгам, как Лави насильно вкололи дозу транка, погрузили в крезовоз и привезли в больницу-тюрьму с женской охраной в белом и решётками на окнах.

e. Дом на Яузе

Первая утренняя мысль была немедленно ехать к Лави и попытаться её повидать, хотя бы передать записку и букет цветов.

– Нот, ты знаешь фамилию Лави, её цивильное имя? – телефонная трубка прилипла к вспотевшей руке.

Слушая сонный голос друга, Сва едва сдерживался от нетерпения.

– А что ты надумал?

– Хочу к ней в больницу поехать.

– Вряд ли получится.

– Почему?

– Я слышал, к тем, кто там, только близких родственников пускают.

– А друзей, самых близких?

– Не уверен. Ты когда-нибудь бывал в таких заведениях? То есть, навещал кого-то?

– Нет.

Нот вздохнул:

– Лучше для начала с её бабушкой посоветоваться, она-то к Лави точно ходит.

– К чёрту бабушку! Лави там загибается! – сорвался Сва, но тут же опомнился. – Прости.

– Ты хоть представляешь, где больница?

– Нет, подскажи! Где-то на Яузе, ты говорил.

– Да, надо на метро до Преображенки ехать. А в каком она отделении? Ты же не знаешь.

– Разберусь. Спрошу у кого-нибудь, у главврача, не важно.

– Это ведь женское отделение, вряд ли тебя туда пустят.

– Она же не среди буйных. Неужели нельзя букет цветов передать, издалека пару слов сказать? Это же бесчеловечно. Каково ей там, представь!

– Предельно тяжело, что говорить… Сва, дорогой, раз надумал, поезжай, вдруг получится. А когда вернёшься, позвони. Нет, я сам тебе позвоню. Записывай имя и фамилию!

Сва захлопнул блокнот и тут же оборвал разговор:

– Спасибо, пока!

Целый час в центре Москвы он искал свежие цветы. Шёл январь, и до грузин с мимозами было ещё далеко. На улицах порхали редкие снежинки. Лишь в одном цветочном магазине ему, что-то разглядев в лице, вынесли комнатную фиалку –бледно-голубую, трепетавшую в маленьком горшке. Неся цветок за пазухой, словно котёнка, Сва замедлял шаги и время от времени дышал на лепестки, оберегая от мороза. В метро расстегнул куртку, взял фиалку на руки и попытался уловить её запах. Пахло землёй – весенней, только что оттаявшей. Улыбнулся, отгоняя печаль:

– Принесу ей первую проталинку – в знак надежды, пусть не с подснежником, а с фиалкой.

Как найти психбольницу, подсказал полис и внимательно проводил взглядом. Сва бродил между корпусами, глядел в незрячие, зарешёченные изнутри окна. Впервые в жизни был он в подобном месте. Отовсюду веяло тихой неведомой жутью, казалось, вот-вот из-за оконных стёкол, из дверей, из-за угла раздадутся душераздирающие крики. Между зданиями потерянно ходили по снеговым тропинкам одинокие люди, а прямо навстречу шла женщина в шубе, её голова была нелепо закутана в шаль. Она остановилась, повернула к Сва лицо со страдальческими, слёзно-серыми глазами в коричневых глазницах и спросила:

– Скажите, когда наступит весна?

– Э-э… – замялся Сва, испуганно вглядываясь в странное лицо.

– Вы тоже не знаете. Никто не знает.

Она отвернулась и медленно зашагала дальше. Стало не по себе.

– Надо было сказать, что скоро, цветок показать, – мучался Сва и не мог понять: – Кто эта женщина? Глаза, как у мученицы. Почему она здесь ходит? Неужели и Лави станет такой? Или уже стала?

Секретарша главврача оборвала его на второй фразе и отправила в приёмное отделение. Едва он открыл там рот, женщина в белом халате раздражённо крикнула, будто давно была с ним знакома и в который раз гонит прочь:

– Не понимаю, чего вы от нас хотите? Здесь приёмное отделение, здесь больных нет!

Пришлось долго молчать, умоляюще блистать глазами, перетаптываться у входа и ждать её милости. Пахло хлоркой, в душном воздухе запах цветочной земли бесследно пропал.

– Ну, что стоите? Не надоело? Вы кто ей, родственник?

– Близкий… – двусмысленно ответил Сва.

– И не знаете, в каком отделении лежит?

Сва помолчал и опять просительно глянул:

– Так получилось. Отец с ней не живёт, мать умерла и бабушка заболела. Лучше было их не беспокоить.

– Идите, в восьмом она!

Через дверь восьмого отделения на него долго взирал железный глазок со стеклянным подвижным, пугающе зрячим зрачком. Грубый женский голос недовольно и глухо выспрашивал, зачем и к кому он пришёл. Потом дверь открылась, и толстая санитарка сердито глянула на Сва выпученными глазами:

– Цвиты ни принимаим, тока еду.

– Ну, пожалуйста, возьмите! Она – моя невеста, – добавил он сходу. – Весна ведь скоро.

– Што удумал. Цвиток принёс. Атчудил, жиних, – удивлённо пожевала губами санитарка и ещё раз оглядела его с головы до ног: – Сам-та ни атсюдова? Нибось, бывший?

– Это фиалка, смотрите какая! – Сва невозмутимо улыбнулся в ответ.

– Ладна, пазаву. Тут врачи всё ришають. Сиди здесь, – она указала на один из шатких стульев около покрытого кухонной клеёнкой стола.

Сва присел рядом с дребезжащим холодильником и поставил цветок на стол. Стареющая женщина в белом несвежем халате, с напряжёнными глазами на бескровном лице вышла из-за двери, посмотрела на цветок и, уже более пристально, на Сва:

– Вы её брат?

– Я её жених, по сути… – поднялся он со стула.

– Понятно, – женщина помедлила, ещё раз кольнула взглядом: – Должна вас огорчить. Свидания с больной возможны только для членов семьи, для самых близких.

– Но она ведь почти одна. Семьи-то, по сути, не осталось. Мать умерла, отец ушёл к другой, бабушка болеет. Мы с ней должны были вскоре пожениться.

– Понимаю, но в её состоянии она не может видеться ни с кем другим.

– А что с ней? Очень плохо?

– Лечение идёт трудно, – уклончиво ответила врач.

– Ну, хоть на минутку повидаться с ней можно?

– Нет, я вам уже объяснила, молодой человек.

– Я для неё фиалку принёс. Передайте, пожалуйста! Это будет для неё как лекарство.

– В отделение передавать цветы строго запрещено. Тем более в горшках.

– Но почему?

– Ваша… невеста, как вы говорите, не должна видеть ничего, что может её взволновать. Ей сейчас очень трудно. Понимаете?

– А записку можно написать? – Сва потянулся к блокноту.

– Записки больным передавать запрещено, категорически!

– Ну, если ничего нельзя… Возьмите хоть вы себе этот цветок! – отчаянно глянул на неё Сва: – Назад я его не понесу.

– Хорошо, пусть на столе остаётся.

– А она сможет его увидеть? Хоть случайно?

– Не думаю, прогулки ей пока запрещены.

– Скажите, надолго она у вас?

– Ничего не могу сказать.

– А если я через пару дней… через неделю приду, вы разрешите с ней повидаться? Я еду ей принесу, фрукты.

– Еды у неё предостаточно. Ей отец через день разные деликатесы пакетами носит.

– Вот как? Отец приходит… – Сва удивлённо замолк. – А если через месяц придти?