Застывшее время

– …тогда няня вынесла меня в сад и двое суток прятала в хижине садовника, и тем самым спасла мне жизнь. Так что, мистер Казалет, я не могу считать всех индийцев ненадежными, хотя вполне допускаю, что люди, не сведущие в этом вопросе, склонны к заблуждению. И, – добавила она, нанося завершающий мазок на полотно щедрости, – я не верю, что человеческую натуру можно изменить. Они проявляли трогательную преданность. Например, мой отец, обладавший бесценным опытом, всегда говорил, что доверяет своим сипаям как собственному брату.

Тут Вилли с Джессикой исподтишка обменялись ироничными взглядами: лишь они знали, что отец леди Райдал разругался со своим братом в пух и прах, и они не разговаривали лет сорок.

Бриг не преминул воспользоваться подвернувшейся возможностью. Уцепившись за мельчайшую деталь, он легко умел перехватывать разговор: забавно, что она упомянула сипаев – на пароходе он встретил одну примечательную личность…

Сид перевела взгляд на тетушек, сидящих рядом в своих крепдешиновых платьях с длинным рукавом: те методично сортировали еду на тарелке. Долли считала тефтели трудно перевариваемой пищей, а Фло терпеть не могла жир; при этом каждая осуждала привередливость другой.

– В последнюю войну мы были благодарны за любую еду, – заметила Фло.

Долли ехидно возразила:

– Не припомню, чтобы ты отличалась особой благодарностью: даже когда папа устроил тебе поездку в Бродстерс после госпиталя, ты его не поблагодарила. Из Фло никудышная медсестра – совсем не переносит вида крови, – заметила она громче, обращаясь к остальным. – Все заканчивалось тем, что за ней самой приходилось ухаживать, а это совсем не то, чего хотели доктора…

Сибил в довольно бесформенном крепдешиновом платье – после рождения Уиллса она набрала вес – делилась со свекровью своими переживаниями.

– Это всего лишь стадия, – спокойно отвечала та. – Помню, Эдвард часто плевался, когда выходил из себя. У него случались неконтролируемые приступы гнева, и я, разумеется, переживала. У детей это бывает. – Она сидела во главе стола с идеально прямой спиной; как всегда, в шелковой блузке с крестиком из сапфиров и перламутра на аккуратной груди; твердый взгляд, полный чувства собственного достоинства, устремлен на невестку.

– Эдвард вообще был самый непослушный из всех детей, – засмеялась она, вспоминая. – Когда ему было лет десять, он собрал в саду все до единого нарциссы, связал их в пучки, утащив ленты у сестры, и продавал у дороги. Рядом поставил табличку с надписью «Помогите бедным», и знаешь, кого он имел в виду? Себя! За предыдущую провинность мы лишили его карманных денег, а он хотел какой-то особенный волчок. – Она вытащила из-за браслета золотых часов кружевной платок и промокнула глаза.

– И как, получил?

– Ну что ты! Я заставила его отнести все деньги в церковь на пожертвования. Ну и, конечно же, его отшлепали.

– Вы, наверное, обо мне говорите, – вмешался Эдвард, сидящий напротив.

– Да, милый.

– Я и в школе был невыносим, – признался Эдвард. – Не понимаю, как вы все меня терпите!

Нужно быть очень уверенным в себе, чтобы такое выдать, подумала Сид, но тут ее мысли прервала Джессика.

– Вот бы Кристоферу послушать – он чувствует себя таким неудачником в школе.

– А он и есть, – заметил ее муж. – В жизни не видел, чтобы парень упускал столько возможностей!

– Ему хорошо дается латынь, – поспешно возразила Джессика.

– Потому что ему нравится латынь, вот и все. Он должен преодолевать трудности и работать над собой даже там, где неинтересно.

– И естествознание. Он хорошо разбирается в зверях и птицах.

– Вряд ли кто-то и вправду работает над собой там, где скучно, – заметила Вилли. – Взять хоть Луизу: все годы обучения с мисс Миллимент она только и делала, что читала пьесы да романы. У нее едва зачаточные знания математики и латыни. Или греческого.

– Мисс Миллимент учит их греческому? – удивился Руперт. – Она просто прелесть! Интересно, кто обучал ее саму? Она чертовски хорошо разбирается в живописи.

– Подозреваю, она занималась самообразованием. Мама, ты, наверное, в курсе? – Вилли повернулась к леди Райдал; та взглянула на нее озадаченно.

– Понятия не имею. Она родом из почтенной семьи, и леди Конвей рекомендовала ее для девочек. Разумеется, я не интересовалась ее личной жизнью.

– Мне кажется, девочкам лучше обучаться дома, – вставил Хью. – Рейч, ты ведь тоже ненавидела свой пансионат, помнишь?

И Сид заметила, как та болезненно сморщилась при этом воспоминании.

– Да, было, зато учеба пошла мне на пользу.

Она так устала – даже есть не может, отметила Сид. Ей хотелось сказать: «Милая, иди ложись, я принесу тебе что-нибудь», но ведь она не у себя дома! К тому же ей не полагается любить Рейчел открыто; по сути, у нее вообще нет никаких прав…

После этого она уже не сводила глаз с Рейчел. Хозяйка дома обращала внимание присутствующих на цветы, красиво оформленные в центре стола – по-видимому, работа Зоуи, однако Сид видела лишь Рейчел. В семье полагалось съедать все до конца – Дюши не любила выбрасывать еду, – и Рейчел с явным усилием клевала телятину, кроша хлеб на маленькие кусочки и запивая водой. Сейчас ей приходилось не только разбираться с бесконечными проблемами детского приюта, но и сносить бремя родительского конфликта на эту тему, хотя в прошлом году все было значительно хуже, учитывая, что размещать деток совсем негде, кроме теннисного павильона. Практические соображения нисколько не повлияли – как, впрочем, и всегда – на патриархальную щедрость Брига, однако задели – и до некоторой степени до сих пор задевали – чувства матери, имевшей свои представления о благоразумии и приличии. Рейчел не выносила конфликтов, однако именно ей выпала незавидная участь посредника между родителями: приходилось смягчать деспотичные, размашистые планы отца и щекотливые, не имеющие ответа вопросы матери, что, похоже, устраивало обе стороны: Бриг не выносил вмешательства в его распоряжения, а Дюши никогда не противостояла ему открыто. Таким образом, дочь в роли буфера позволяла им продолжать дружелюбные отношения на публике. Однако такой расклад – как и многое другое в ее дочерней жизни – достигался за счет самой Рейчел. В данном случае на кону стояла ее благотворительность, и ей приходилось прогибаться подо всех.

Господи, что с нами будет, думала Сид, не находя ответа. Слава богу, Иви, ее сестра, в относительной безопасности – в Бате, работает секретарем у очередного музыканта, в которого она влюбилась – по крайней мере, так оно звучало по телефону. Но что делать ей самой, если начнется война? Нельзя же продолжать преподавание музыки, будто ничего не происходит! Можно вступить в какое-нибудь женское подразделение… Последнее время она все чаще обдумывала такую возможность, но это означало оставить Рейчел – полностью и надолго, и от ужасной перспективы ее парализовало страхом. Пока что ей удавалось отложить дилемму в долгий ящик, в зыбкое, ненадежное будущее; однако после вчерашних новостей о захвате Польши она понимала, что будущее скоро станет вполне реальным настоящим. Ей очень хотелось поговорить с Рейчел наедине, понять, насколько та в ней нуждается. Беда в том, что Рейчел не признавала права на собственные нужды и, конечно же, стала бы рассуждать о долге Сид так же серьезно и искренне, как и о своем. Впрочем, сегодня разговоры по душам исключались: после ужина по настоянию хозяйки собирались слушать «Пасторальную симфонию» в исполнении Тосканини. «Думаю, нам всем не помешает», загадочно обмолвилась она перед ужином. А после Бетховена Рейчел совсем устанет, даже если высидит столько времени.

Сид подняла голову, надеясь встретиться взглядом с Рейчел (та разговаривала с Вилли), но вместо нее случайно поймала взгляд Зоуи. Девушка неуверенно улыбнулась ей – почти как чужак чужаку. Обычно Сид старалась избегать Зоуи – не доверяла хорошенькому, но пустому личику, однако с недавних пор выражение ее лица изменилось: как будто прежде она знала все, что нужно, а теперь не знает совсем ничего, и это странным образом ее молодило – ведь она только недавно потеряла ребенка, а горе старит людей. Сид еще раньше заметила, что семья держалась с ней иначе, чем год назад. Кажется, они наконец приняли ее – как и меня, подумала она. С другой стороны, они ведь не знают мой секрет. И она снова взглянула на Зоуи: а вдруг у нее тоже есть секреты? Глупости, в самом деле! Она просто выглядит потерянной, потому что потеряла ребенка; зато ее горе все признают и относятся к нему уважительно.