Страница 12 из 19
Вот словарь (тезаурус = сокровищница) поэзии чистой, абсолютной и объективной (естественно, это лишь фрагмент тезауруса) Екатерины Симоновой, поэта, как теперь видно, драгоценного, способного оязыковлять / вербализовать неназываемое, неизъяснимое, ненареченное, непознаваемое – то, что я бы назвал «третьим веществом», которое связывает первое (материальное) со вторым (метафизическое) и которое, несомненно, является веществом поэзии.
Собранные в Тезаурус фразы и словосочетания являются прямыми номинаторами-именами невыразимого (и бытийного, и социального, и биологического, и психического, и душевного, и духовного, и антропологического). Эти словесные знаки (словесность!) – самодостаточны и беспредельны. Слово Е. Симоновой именно таково: прекрасно, точно и ясно. Можно сколько угодно спорить о природе того или иного «метода» (реализм, классицизм, метаметаморфизм, акмеизм, постмодернизм, авангардизм и т.п.), – всё окажется интересным, обидно и приятно актуальным, но бесполезным, так как поэзия Е. Симоновой прорывается сквозь любую форму – и ритмическую / просодическую / звуковую / музыкальную, и дискурсную (рифма-строфа-метр-etc), и графическую (эксперимент, ставший «родной» плотью симоновского стиха и стихосложения), и языковую. Приведенные в словаре контексты, на мой взгляд, не нуждаются в декодировании: повторю – они прямо именуют ненарекаемое, – но их можно интерпретировать – чем и занимается подлинный и редкий читатель поэзии, со-поэт, впадая в состояние глубокой поэтической медитации – после восприятия стихотворений Е. Симоновой.
Поэзия Екатерины Симоновой настолько органична, гармонична и натуральна (в своем языковом воплощении), что стихотворения существуют в книге (и вообще в поэтосфере) в до-языковом, в доречевом и в добиблейском состоянии: они (стихи) могли быть созданы в 16 в. до н. э., и в 18 веке, и в 23-ем. Доречевая речь поэзии Е. Симоновой обусловлена – тотально – только уникальным качеством, серьезным объемом (массой) и чудовищной (от «чудо» – тоже) силой энергии ее поэтического дара. Такая особенность поэтического говорения Е. Симоновой вполне адекватна (и почти идентична) речи воды, птицы, ангела и самого воздуха, слышащего и звучащего, – воздуха и безвоздушного, вливающегося сюда, к нам, из Бездны, которая звезд полна и которой нет дна. Ощущение больно-счастливое, щемяще пронзительное и обескураживающе прямое, откровенное и чистое.
Особое говорение Е. Симоновой требует и особого просодического, дискурсивного и языкового оформления. Графика Е. Симоновой в поэтическом своем функционировании очевидно уникальна: наличие непунктуации превращает стихотворение в одно огромное, бесконечное и многосамоценное слово; прописные и строчные в начале строк как раз работают, как и непунктуационность, на формирование особой связности и цельности текстов, в которых благодаря этим графическим свойствам стиха проявляются такие качества поэтического текста, как эвристичность (игра: «н (е / у) жнее шелка», – здесь и экспериментальность, и полисемантичность лексемы), полиинтерпретативность (многопонимаемость) и энигматичность («загадка», «тайна», наличие «темнот» [термин С. С. Аверинцева], – П. Вайль вообще утверждал, что стихи должны иметь такое свойство, как непонятность). На с. 51 появляется «ѣ» (!) в словосочетании «хрипящей дырою не рта но зѣва»: здесь «зев» за счет графического усиления лексемы исторической графемой «ѣ» оказывается распахнутым – как поле – по горизонтали = 180°! Сложная гармония стихов, книги и поэзии Е. Симоновой также обеспечивается наличием синтеза стихов метрических (силлаботонических) и стихов акцентных, тонических (как у Бродского, но Бродского поэт преодолевает, и – легко, изящно, и ударный разномерный и разносиллабический стих звучит уже вполне по-симоновски). Есть ли в стихах Е. Симоновой языковая игра? Есть; но эта игра обретает иное качество – качество новации: так сказалось, так написалось, – новация эта вполне природна и традиционна для мировой (и русской) поэзии. Утверждаю: Екатерина Симонова – поэт природный во всех смыслах этой номинации.
Екатерина Симонова – большой поэт. Крупная личность. Человек самодостаточный и цельный. Ее поэзия содержит (и – держит) в себе главные, генеральные объекты / предметы познания: Жизнь, Смерть, Любовьлюбовьлюбовь / Время, Бог, Бесконечность и т.д. И тотальная нежность человека-поэта Е. Симоновой отепляет, осветляет и делает вольным все, чего касается ее слово. Но нежность поэта – мужественна (даже в слове «ласточка» в книге буква «л» воспринимается в курсивном, в нежно прописанном облике). У Е. Симоновой очень нежные рифмы (ассоциативные), они были таковыми (вокальными) в 18 веке и не архаизировались до сих пор: поэт естественно просто, природно свободно и вольно рифмует «силён – всё», «во рту – к стеклу», «вода – ждал», «вверх – тех», «вещи – меньше», – это рифмы тонкие, джазовые, когда не бьют в бас или в соло-барабан, а гладят медными щеточками телячью кожу ударного сосуда или медные же губы тарелок. Тонкая гармония, но и – мощная, несокрушимая.
Обидно. Обидно до слез, что у такой книги небольшой тираж: всего 200 экз. Правда, есть Интернет и все такое, как говаривал Б. Рыжий. А книга все-таки предметна.
Она – вещь. И виртуальность не полистаешь, не погладишь, не поцелуешь.
Думаю, что книга Е. Симоновой «Сад со льдом» как синтез этико-эстетической памяти и свежих дуновений духа обновляющегося времени культуры и поэзии – есть заметный и серьезный знак появления в отечественной словесности подлинного поэта.
Да. Sic! Невыносимее любви, Пятиконечнее звезды…
Из сердца языка
(Новая книга Вадима Месяца)
Новая книга Вадима Месяца «Норумбега: головы предков» (НЛО. – М., 2011) – действительно новая. Прежде всего в так называемом «жанровом отношении». Не будем беспокоить классификацию видов словесной деятельности и дух Аристотеля – он работал с материалом, покрывавшим несколько сотен квадратных километров. Но заметим, что к началу третьего тысячелетия ПРХ система жанров любой (в стилистическом и стилевом отношении) словесности перемешалась, и жанровая диффузия (с непременным броуновским и разностремительным движением) вдруг вернула текст (опять же любой) в известный объем и в непредсказуемое качество книги. Книга есть слово. Жанр есть разновидность поэтики. А это разные сущности. Слово как единица беспредельная, воспроизводимая и крайне поливалентная, цепляясь за иное слово, за мир, за душу, за гортань, за уста, – вырастает в книгу. Книга – это реализованное (в голосе, в письменности) языковое мышление и сознание. Книга – это единственное, что защищает нас от безответственности и пустоты речи. (И – от современного синтезировавшегося жаргонного чудовища с тремя наборами головного мозга в черепной, так сказать, коробке: уголовной фени, общего «базара» и молодежного сленга). Сегодня пишутся книги. А книга (талантливая) есть постпозиция (с мощной энергией препозиционального характера) Главной Книги. Какой? – Уже существующей в каком-либо печатно-рукописном виде, восстановлением которого озабочен всякий писатель, думающий и страдающий свой текст.
Книга В. Месяца растет. Сам автор признается (и письменно, и устно), что не знает, почему и как ЭТО происходит. Так и есть: жанровые вещицы сочиняются и пишутся, а книга – растет. («Норумбега» – лишь первая часть вырастающего вещества жизни, смерти, любви, языка, времени etc). Книги вырастают. Произрастают. Разрастаются. «Норумбега» – и проста (очевидна в проекции поэтики, композиции и даже замысла), и невероятно сложна (интенционально, содержательно), и загадочна (непонятна; П. Вайль: поэзия должна обладать таким свойством, как непонятность… Энигматичность – вот одна из музыкально-содержательных основ и констант поэзии), и страшна (глубокой, острой, невероятной эсхатологичностью; взглядом поэта – сквозь жизнь – в смерть; заглядом его в–за–смерть; двуострым взором его в глубину (геосфера / биосфера) и в высоту (ноосфера – по В. Вернадскому); и стройна (композиционно, контентно, модально); и бредова (бред – начало прозрения); и профетична (пророчеств в ней – не счесть); и точна, ясна, логична (в содержательном плане); и случайна (как вскрик: вскриков и зажимания рта ладонью в книге хватает; но поэт здесь не «несет с Дону и с Волги», или, точнее: «с Иртыша и с Ганга», – он говорит, бормочет, поет – из вещества в вещество, а может быть, из правещества в вещество – жизни, смерти, любви, времени-пространства и т.п.); и умна (не только явной научностью своей в сфере reverse’ов, но и явленной мудростью, – мудростью крови древне-молодой: возраст крови – от 200 тыс. до 1, 5 млн. лет!); и талантлива; и обескураживающе нова, необычна; и темна (о! смерть, за-смерть и предсмерть); и светла (о! жизнь, преджизнь и за-жизнь); и – что самое важное – стихийна. Большой поэт, вообще поэт как таковой, от Бога, – это тот, кто освоил ментально, кардиологически, кровно и словесно все стихии и все основные категории и субстанции бытия. «Норумбега» – валит с ног; она – «мозг выносит». Так и должно быть: что поэту хорошо, то обывателю – смерть. Случай как раз В. Месяца.