Страница 80 из 87
— Да-а-а... Чесать Лисёнка... Тискать-жмякать!
Пасть зверя была приоткрыта в улыбке-оскале, язык вывалился набок от самозабвенного наслаждения, а глаза выражали неземное счастье, глуповато-влюблённые и затуманенные. Не было на свете зрелища забавнее и милее сердцу Берёзки, и она со смехом принялась чмокать зверя в нос и нежно мять большие пушистые уши.
Ужасно не хотелось отрываться друг от друга, но обеденное время неумолимо приближалось. Заскочившей «на мгновение» за рукописью Гледлид уже не имело смысла уходить, поэтому она осталась лениво валяться на смятой постели, а Берёзка бросилась хлопотать на кухне. Миловаться можно бесконечно, но кто накормит детей?
Времени осталось совсем немного, только чтобы сообразить что-нибудь на скорую руку. Берёзка замесила блинное тесто, метнулась в погреб за солёной рыбой и творогом для начинки: не одно же мучное им есть! Первая зелень в огороде уже подошла, и она покрошила её в творог.
Подхваченные подъёмной силой золотистой волшбы, блины сами резво соскакивали со сковородки, ложка сама шлёпала на серединку то творог с зеленью, то кусочек рыбы с заранее выбранными костями. В печке пыхтела пшённая каша с сушёной смородиной: свежая ещё не подошла. Заглянув в ларь, Берёзка отметила: хлеба достаточно, ещё и на завтра хватит. Пожалуй, его выпечку можно было доверить и дому.
Рыбу к своему столу девочки-кошки ловили сами, а мясо, масло, крупа, яйца, мука и молоко доставлялись из дворца Огнеславы. Всё прочее приносил обильно плодоносящий сад и огород. Гледлид считалась на государственной службе, так как книгопечатня находилась в ведении Огнеславы; часть своего жалованья она получала деньгами, а часть — вышеперечисленным съестным. Их дом был полной чашей.
Задумав к вечерней трапезе испечь пироги с земляникой, Берёзка поставила тесто. В погребе на льду лежала вчера пойманная Ратиборой рыбина, её тоже можно запечь со сметаной и душистыми травами. Прикинув всё в уме, Берёзка кивнула самой себе и принялась накрывать на стол. Всё было уже готово.
— Радость моя, всё это чудесно, — сказала пожаловавшая в трапезную Гледлид. — Но не могла бы ты ко всему прочему сделать ещё яичницу-болтунью с луком? Ужасно хочется яиц.
Крутившаяся белкой на кухне Берёзка только что присела перевести дух. Впрочем, устала она не настолько, чтобы отказать Гледлид в её просьбе. Привыкшая лишь к умственному труду навья не знала, с какой стороны подойти к сковородке, а уж выпечку пирогов и создание прочих блюд вовсе считала загадочным чудом; у себя на родине она жила в таком же доме-помощнике, который и стирал, и убирал, и готовил, так что Гледлид не имела малейшего представления, как всё это получается. Еду она умела только есть, но не стряпать. Платье она заказывала у соотечественника-портного, лишь изредка одеваясь в белогорский кафтан, а в остальное время предпочитая одежду привычного навьего покроя. Берёзка шила себе наряды сама.
Яичницу навья просит? Что ж, будет ей яичница. Взмах тонких пальцев — и мерцающей силой волшбы яйца сами разбились в миску, взболтались и устремились было на сковородку... Тьфу ты, смазать забыла! Щелчок пальцами — и яйца зависли в воздухе, окружённые облачком переливающихся искорок, а Берёзка бросила на сковороду кусочек масла. Оживший нож уже услужливо нарезал полукольцами луковицу, и вездесущие искорки подстелили под яйца луковую подушку.
— Совсем обленилась с этой волшбой, — вздохнула хозяюшка-кудесница, глядя, как яичница шипит и пузырится. — Уж ничего своими руками поднять не хочу.
— Угу, — согласилась с ней сова на ветке за окошком.
Берёзка хмыкнула, подбоченившись, оглядела свои пальцы и ногти.
— «Угу»-то, может, и «угу», но с другой стороны — руки чистые остались, — рассудила она. — Как оставаться белоручкой и при этом делать всё по дому? А вот так!
И Берёзка, рассыпав по кухне бубенцы серебристого смеха, швырнула на облачке из волшбы тарелку на стол, а сверху тем же способом шлёпнула в неё готовую яичницу.
— То-то же, — торжествующе сказала она сове. — Ну а дом пусть, так уж и быть, посуду после обеда помоет.
Вскоре вернулись с учёбы Ратибора со Светоликой — конечно же, зверски проголодавшиеся, и вся семья наконец села за стол.
После обеда девочки-кошки снова убежали шастать по лесам в надежде найти какую-нибудь несчастную зверюшку, которой требовалась помощь. Их звериная лечебница сейчас пустовала, все питомцы успешно вернулись в природу. Последней они выпустили хромую лису, очень беспокойную девицу, доставившую им немало хлопот. Из-за неправильно сросшегося перелома задней лапы она с трудом влачила существование, была пугающе тощей — одни рёбра под шкурой. На бедре у неё мокла гниющая рана, жить ей оставались считанные дни. А между тем зверь был ещё молодой, вот дети её и пожалели. Эту рыжую страдалицу девочки даже носили к Рамут, потому что требовалась помощь опытного костоправа. Навья-целительница поставила кости на место. Будучи хворой и слабой, лиса вела себя смирно, а как только начала оправляться и приходить в себя, проявила в полной мере свой шкодливый норов: всё погрызла, всюду нагадила и слегка покусала своих спасительниц. В дом её, конечно, не выпускали, держали на чердаке. Немного отъевшись, так что рёбра уже не проступали под шкурой столь страшно, безобразница благополучно убежала в лес — уже на всех четырёх лапах, вполне резво. Чердак пришлось усердно мыть и проветривать: беспокойная гостья оставила после себя ужасный запах.
Гледлид, ласково щурясь и сластолюбиво облизываясь, по-видимому, от воспоминания об их внезапной страсти под наблюдением совы, поцеловала Берёзку и вновь ушла на работу.
Тэя в порядке, в саду всё хорошо, за приготовление ужина она возьмётся чуть позже. Берёзка присела у солнечного окна за рукодельным столиком и взялась за шитьё. Она шила новую рубашку для Светолики. В каждом стежке была её любовь, на озарённых солнцем ресницах золотилась улыбка.
Может быть, когда-то и её родная матушка, от которой остался в памяти лишь смутный и далёкий, размытый образ, тоже шила для неё. Стежок за стежком, баю-бай... Голова клонилась на грудь, веки слипались в неодолимой, молочно-тёплой истоме.
Будто толчком разбуженная, Берёзка открыла глаза в удивительном месте. Вроде бы лес, а вроде бы дворец — с колоннами величественных древесных стволов и лиственным шатром вместо потолка. Золотое сияние наполняло этот чудесный чертог, и живая, дышащая тишина царила в нём. Озираясь, Берёзка с изумлением ступала по мягкому мшистому ковру.
На престоле, увитом цветами, восседал величавый мужчина огромного роста с чёрными волосами с проседью, одетый в чёрный плащ из перьев ворона. Из его глаз на Берёзку смотрела звёздная вечность, но не пугающая, а мудрая, всезнающая и древняя. А в глазах женщины в серёжках из ольховых шишечек, сидевшей на невысокой скамеечке подле престола, сияла светлая бесконечность. Душа и сердце Берёзки беззвучно вскрикнули, узнав её: когда-то лесную красавицу звали бабушкой Чернавой, а теперь она, молодая и прекрасная, в светлых струящихся одеждах, с проросшим в её пшеничную косу цветущим вьюнком, носила имя Древослава. Мужчина поглядел на неё взором и старшего друга, и духовного отца, и возлюбленного, и его губы тронула улыбка.
«Думаешь, настала пора для новой силы?»
Голос будто шёл не из его груди, а гудел в каждом могучем, уходящем ввысь стволе и отдавался эхом птичьих трелей под зелёным сводом лесного чертога. Древослава кивнула. Её взор окутывал Берёзку тёплым дуновением любви.
Они говорили с Берёзкой не словами, а дыханием леса, звоном птиц, отражением звёзд в ночном пруду. Древослава нарисовала пальцем в воздухе золотой узор волшбы, и он начал разрастаться сам, усложняясь и дополняясь новыми завитками и побегами. Мужчина в чёрном плаще добавил к нему бирюзовых нитей, и узор сложился в обрамление вокруг их с Древославой лиц. В его завитках Берёзка читала, что они — вместе, они — супруги. Из лесной глубины веков всплыло имя: князь Ворон.