Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 76 из 109



Скульптурную группу "Хлеб" можно было воспринимать, как апофеоз лесбийской страсти. Левая партнерша с наглым, чисто мужским, блядским выражением глаз. А правая паскудница скромно прятала очи, как бы демонстрируя готовность выполнять роль сексуальной послушницы. Хлеб же обе проказницы взметнули себе на плечи, готовя его в качестве постилки под голову. Но, говоря по чести, хлеб здесь вообще не при чем, мясо в таких делах намного полезнее. По ходу комментария, Муза рассказала подруге старый медицинский анекдотец - надо же было расширять фольклорный ареал Сабрины. К врачу Щеглову явилась пациентка с жалобой на мужа - увядает дескать мужчина не по дням, а по часам! Скучно жить с ним стало. Врач уточняет: чем кормите страдальца? Жена отвечает: "Утром - картофельный кисель, в обед - картошка в мундирах, на ужин - картофельные аладушки". "Ну!.. - скорбно потянул Щегол. - От крахмала только воротнички стоят, но не пенис"! Приговор был простым, но категоричным: "Мужика необходимо кормить мясом"!

Муза листала иллюстрации скульптурного творчества корифеев советских изящных искусств и все больше и больше убеждалась в справедливости другой сергеевской гипотезы: на чистые русские фамилии плохо наслаивается татарская лексика, проще говоря, - матершина не рифмуется с такими фамилиями, как Федоров, Иванов, Сергеев, Петров и так далее. А вот с фамилиями и именами иноверцев рифма уживается охотнее. К примеру: "Шуняк мудак, Калабутин - жопутин" и так далее. Бывают и другие параллели: "Атаян - интриган, Какан - хулиган" и так далее.

- Сабринок, ты же понимаешь, - продолжала Муза, отчаянно жестикулируя и сверкая своими глазастыми агатами, - что Сергеев не был бы Сергеевым, если бы на последок не подарил аспирантам, народу свой какой-нибудь легендарный стих, выходящий, безусловно, за рамки приличия. И вот аудитория затаила дыхание в ожидании восторга пошлости. В аудитории вершилась комедия на типичный, пьяный, российский манер: вещал профессор, воспринимали аспиранты - будущие столпы отечественной науки. Аудитория была полностью медицинская, а значит искушенная и развращенная. Занятия же в аспирантуре при клинических кафедрах, вообще, расковывают медика до бесконечности, границы которой не определяются даже математически. Я попробую привести тебе по памяти, так называемый, Сонет вульгарно-эпический.

День обычный:

Там решается проблема,

субботний, осенний

но любви грозит измена!

вслед грядет воскресенье.

Исписал твой Сашка

Зарумянились щеки

ни одну бумажку.

у моей, волоокой!

С головой ушел в науку,

Кровь призывно бурлит,

полюбил немую суку.

бодро сердце стучит.

Боже, милый, помоги:

Мысли властно и смело

от науки отврати,

будоражат все тело.

сбей с занудного пути.

От желаний мирских,

Лысый, милый дуралей,

ожиданий людских

возвращайся поскорей

наливается грудь

в лоно влажное любви,

и уже не вздохнуть.

где мы вместе, визави,

Не унять червячок,

наслаждались, как могли.

занемел мозжечок.

Нет предела совершенству!

Похоть бродит меж ног

Горе - глупому лишенцу!

и нудит бугорок.

Мы разгоним тучу-скуку,

Эстроген не уснет

но применим не науку:

увлекает, зовет!

отдадим дань мазохизму,

Только суженый твой

и восточному садизму.

не спешит на покой:



Завершим все остракизмом

за компьютером он

компульсивным, ксенофобным!

постигает закон.

В общем, милый, приходи

У них камерный процесс,

и "прибор" с собой возьми!

а, точнее, то - инцест!

Все ко мне ведут пути!

- Сабринок, твой благоверный был, безусловно, артистом - ему, почти как воздух, требовались аплодисменты, особенно тогда, когда он пребывал в нетрезвом состоянии. Он их и получил с перебором на той лекции. Подозреваю, что и от раскованных поклонниц, "не знающих ни страха, ни упрека", у него не было отбоя: "Ничто жизненное нам не чуждо"! Но затем Сергеев был вызван в ректорат института, где его и ознакомили с творчеством администраторов-моралистов. Как не хлопай глазами, не мычи междометия, но пришлось "растлителю молодых душ" расписаться в приказе о вынесении строгого выговора за нарушение педагогической этики.

- Вот, так-то, Сабринок, - продолжала зловредная Муза, - бичевали твоего анархиста, актера-неудачника. Так стоит ли, милая, удивляться каким-то там подтвержденным или неподтвержденным половым связям великого комика-трагика. Любой театр мира с радостью распахнул бы перед ним двери своих грим-уборных!, но вот решились бы они выпустить его на сцену - вопрос сложный.

На этой пафосной ноте Муза остановилась, - пора было контролировать результаты отвлекающей и рациональной психотерапии. Требовалось включение маленьких тестов. Муза улавливала положительные изменения у подруги: не было слез на кончике носа, исчезли нотки дребезжащего негодования в голосе, взгляд помягчел и погрустнел, выдавил из себя категоричность. Но еще рано было праздновать полную победу. Это подтвердил следующий вопрос Сабрины:

- Музочка, в унисон тебе подам голос: роясь в архиве Сергеева все время натыкаюсь на свидетельства блудливости. Вот, хотя бы следующий стишок:

Волшебница Рая

И имя заветное Рая

на Первое Мая

тащило от края,

явилась подарком

в объятия Рая.

посланцем из Рая

Но, псом завывая,

Стесняясь, немея,

старуха с косою

ты, дивная фея,

металась, стеная,

одежду снимая,

у кромки постели,

себя оголяя,

над похотью Рая,

чудесные песни

когда мы в круженье

Орфея вдыхала.

весеннего Мая,

Освоившись скоро,

себя не жалея,

меня ободряла,

Ласкала и мордой

про все забывая,

Греху отдавались

к груди прижимала.

у края манящего Рая!

- Музочка, пойми меня правильно - он не должен был, не имел никакого права писать такие стихи другой женщине. Эти стихи только для меня, если он, конечно, не врал, говоря мне о своей любви!

Муза задумалась: необходимо было выкручиваться. Этот поэт-повеса наследил словом предостаточно и ушел с миром не весть куда, но спасать-то придется мать его наследника. Муза поняла, что без обходных и отвлекающих маневров не обойтись: