Страница 64 из 109
- А сейчас, девочки, я прочитаю вам небольшой стишок одного моего знакомого поэта. Название многообещающее - "Прозаическое":
Бывает, начнешь с пустяков:
Игры - не игры, альков - не альков.
Вроде и речи совсем прозаичные
Будят восторги весьма эксцентричные.
Приходит срок - тоска меж ног!
Приятно млеет бугорок,
Готовя радостей пролог.
Пошлые сны появляются часто
трудно взирать на постель безучастно.
Вот свершился поворот:
Прижалась, отдалась - растет живот!
Плод созревает, грудь набухает,
Сердцебиенья толчки, умиленье
Вся симптоматика вдохновенья!
Проще сказать - созидается мать.
Так рождается несчастье
Из волнительного счастья.
Не все гибнут за "металл"
Не поможет здесь скандал!
Время Богу помолиться
И в канале утопиться!
Повисло гробовое молчание, затем, словно по команде, все трое отжались на локтях и вытянув шеи, как рассерженные гусыни, впечатляюще взглянули друг на друга. Снова плюхнулись на спину. Сидеть правильно они после родовых мук еще долго не смогут! Минимум месяц, а то и два! Гробовое молчание, обида и мстительность жили не долго. Девочки, словно по команде, сорвались в коллективный хохот: теперь уже они походили на благодушных гиен (если такие живут на свете?!). Смеялись до слез, вызывая недоумение остальных соседей по палате. Прибежала дежурная медицинская сестра со шприцом, но уколы делать не пришлось, и сестра от заразительного хохота ударилась в короткую истерику. У кого в наши времена не шалят нервы?! Конвульсивный смех сопровождался пощелкиванием зубов. Кое у кого все еще сводило челюсти, да отечный, прокусанный во многих местах во время родов язык полностью не умещался во рту. Глаза израненных "красавиц" были коричнево-красными от множественных кровоизлияний. Роды, хоть и подарок судьбы, но все же самое злейшее испытание для сердечно-сосудистой системы. Родильница - это, по правде говоря, еще не женщина, а что-то близкое к свиному окороку, только что освежеванному. Она подобна реактивно-трусливой гиене, сильно ушибленной и до конца не выпеченной. Надо учитывать состояние психики, да еще внутренние ощущения, лицезрение своего личика в зеркальце, отражающем почти рачий облик. Картина была достойная художника-авангардиста Михаила Шемякина, наградившего Санкт-Петербург своим незабываемым откровением - памятником Петра Великого, застигнутого в финале жизни, когда он был на полшага до отчаянной агонии. Памятник, безусловно, откровенный, но в нем сосредоточено так много правды и только правды, что для эстетики места не осталось! Примерно, тоже творилось сегодня и с дамами-хохотушками.
Был день, а потому никто не подумал о начале Вальпургиевой ночи, хотя что-то похожее на "великий шабаш" веселых ведьм происходил, только не на туманящейся в ночи горе Броккен, что в Германии, а в седьмой палате Снегиревского родильного дома Санкт-Петербурга. Соседи из дальних палат, заведующая отделением и врачи-ординаторы недоумевали: может быть у троих начался послеродовая горячка, психоз. Наиболее добропорядочные особы готовы были прийти на помощь, а заодно и удовлетворить собственное любопытство. Но смех резко оборвался и дамы, только что хохотавшие, замерли. Первой очнулась Татьяна. Она сделала четкое заявление, почти как для широкой прессы, для неподкупных журналистов:
- Похоже, подружки, что мы здесь собрались, как "молочные жены", на задушевные посиделки, для выяснения отношений!
- Нет, нет, - пробовала протестовать Катя, - я же ведь дочь Сергееву, а не жена, не любовница, как некоторые.
Но ее оборвали решительно - было ясно, что пошлости неуместны! Полнейшая солидарность! И никакого вероотступничества! Вот оно вещее слово - "Сергеев", которое, наконец, прозвучало, с него все и необходимо начать. Все формулы, десятичные и простые дроби сложных отношений между мужчиной и женщиной именно сейчас, именно здесь должны быть приведены к единому знаменателю!
"Я к вам пишу - чего же боле? Что я могу еще сказать?" - эта цитата из бессмертного Пушкина свербила мозг всем троим, стучала, звенела, как точный, но противный зуммер, вляпавшийся в резонанс. Оставалось только уточнить некоторые детали у Ковалевой Светланы - и компания окажется вся в сборе, можно заочно честить Сергеева почем зря! Однако есть Бог на земле, и он вмешался, и остановил распалившихся подруг по несчастью своим Святым увещеванием: "Гневаясь не согрешайте; размыслите в сердцах ваших, на ложах ваших, и утишитесь. Приносите жертвы правды и уповайте на Господа" (Псалом 4: 5-6).
Скорее всего, кроме Сабрины, никто в палате толком и не знал Священное Писание. Не было здесь тех, кто впитывал его силу - для правильной мысли, доброго поступка, бескорыстной помощи ближнему. "Святая" женская троица, насытившись недоумением, качнулась в сторону обличения: в роли сильно виноватого надлежало выступить опять же Сергееву. Но его уже не было на свете. Об этом знала, видимо, только Сабрина. Она первая и пришла в чувство, уравновесила отсчет меры зла и добра. Вспомнилось Первое Послание Святого Апостола Павла к Тимофею, то место из второй главы, где делается женам предупредительная выволочка.
Но сейчас, пожалуй, Сабрину больше интересовала проза жизни, более доступная упрощенному восприятию заурядных особ. Она напрягла память и, наконец, выволокла из ее кладовых еще одно стихотворение Сергеева, которое поначалу было воспринято ею, как гимн мракобесию и домострою. Теперь маленькое стихотворение "Женам" приобрело новый смысл и приходилось как нельзя кстати:
Слезами горю не поможешь
- беду на плаху не уложишь.
Душою Богу открывайся
С обетом мудрости общайся.
Для всех молитва, покаянье
Откроют двери в мирозданье,
Где все волнения проходят,
А страхи ангелы разводят.
Спешите в горе к откровенью
Нет здесь предела вдохновенью!
То нам "Посланье Тимофею":
Жена да учится в безмолвии,
Со всякою покорностью;
А учить жене не позволяю,
Ни властвовать над мужем,
Но быть в безмолвии.
Ясно: тут любви откровенье,