Страница 6 из 12
Читая же С. Максимова, М. Забылина и прочие книги по народной демонологии, испытываешь естественное чувство зависти к этой необозримой и многокрасочной жизни, где языческая русская нечисть еще совсем недавно населяла избы и леса и превращала скучноватые пространства во что-то странное, жуткое, бесконечно таинственное. Казалось бы, все эти баенники, лешие, полевики, оборотни, кикиморы, ведьмы и колдуньи давно и безжалостно изгнаны из самых глухих чащ и болот (в деревне последняя бабка-знахарка, умевшая заговаривать, умерла лет 10 назад, теперь осталась лишь одна старуха, про которую поговаривают, что если она и не ведьма, то всяко связана с нечистой). Но, к счастью, лес все еще остается настоящим лесом, а не европейским лесопарком, и непроходимые ельники, гибельные болота и вросшие в землю лесные хутора вызывают все то же жутко-сладостное чувство. Ранней осенью, если идти по лесной дороге через сосновые боры, мимо озера Плотичного, сначала не испытываешь ничего необычного: лес как лес – корабельные сосны в светло-зеленом мху, вереск, можжевельник, прозрачное солнце осени, слепней и комаров нет совсем – бродить здесь одно удовольствие. Но если повернуть направо по заросшей Обрской дороге, пройти версты две, перейти болото с острым запахом багульника, дойти до речки Рожни с берегами, изрезанными бобровыми норами, то все вдруг меняется. Лес остается как будто прежним, за болотом снова бор с брусничником, где грибы можно косить косой, переходящий в ольшаник с папоротником, смешанный с елями и редким березняком. И только дальше за рекой начинается дремучая еловая чаща. Уже здесь место тревожное, жуткое – можно вспугнуть глухарей, наткнуться на медвежий помет, услышать на другом берегу страшный треск сухого бревна, не выдержавшего лосиного копыта; поздней осенью здесь бывают волки, впрочем, пока еще не опасные, тем более, если ты с собаками. Но дело не в этом – тут место, где внезапно, необъяснимо тебя охватывает ощущение жути, чувство, что кто-то дальше тебя не пускает, и хочется тут же повернуться и пойти назад. Обрская дорога приводит в настоящий, древний, языческий, первозданный лес с духами, лешими и демонами, раскинувшийся на десятки километров вплоть до самого Чудского озера.
В летописях есть известная история про обров (или аваров), которые воевали со славянами, покорили племя дулебов, притесняли, издевались над их женщинами, запрягая в повозки вместо лошадей.
Потом обры внезапно исчезли, так что от них не осталось и следа: «Были обры телом велики, а умом горды, и истребил их Господь, не остало ни единого обрина…». А поговорка осталась на столетия – «погибоша аки обре». Конечно, на Северо-Западе Руси обров быть не могло, но возможно, Обрская дорога, уводящая в непролазные леса, и означает – «глухая, гибельная».
Самые страшные леса – еловые, на севере именуемые «сюземами», которым этнограф и писатель Сергей Максимов посвящает патетические строки: «В них господствует вечный мрак и постоянная влажная прохлада среди жаркого лета… Всякий крик пугает до дрожи и мурашек в теле. Колеблемые ветром, древесные стволы трутся один о другой и скрипят с такой силой, что вызывают у наблюдателя острую ноющую боль в сердце. Здесь чувство тягостного одиночества и непобедимого ужаса постигает всякого, какие бы усилия он над собой ни делал. Здесь всякий ужасается своего ничтожества и бессилия»… Именно здесь и рождалась когда-то языческая демонология…
Уже будучи в эмиграции, Бердяев любил повторять, что на российских просторах природные духи еще не окончательно побеждены цивилизацией – «поэтому в русской природе, в русских домах, в русских людях я часто чувствовал жуткость, таинственность, чего я не чувствую в Западной Европе, где элементарные духи скованны и прикрыты цивилизацией» («Самопознание»).
Христианство побеждает «древний ужас», изгоняет духов и демонов из природы, человек становится венцом творения, природа – объектом, с которым можно совершать все что угодно. Так возникает техника, цивилизация, либерализм, human rights – христианство отступает под напором своего неблагодарного потомства, – и в результате остается линейный, прозрачный и стерильный мир одномерных людей и супермаркетов. Так что именно до конца непобежденное и непреодоленное язычество, так полно и плотно впитанное православием, преградило дорогу «прогрессу» и оставило эти избы и леса нетронутыми еще на одну-две сотни лет.
Коля немного побаивается ходить в дальние леса – первобытный страх тоже живет в нем. К тому же, как полуязычник, он (да и не только он) страшно боится мертвецов и всего, что связано со смертью – за версту обходит сельские кладбища и старается не бывать на похоронах. Это похоже на тот самый доисторический ужас перед покойниками, описанный еще у Фрэзера, который накладывал табу даже на произнесение имени отошедшего в мир иной. Иначе можно потревожить дух умершего, он будет являться во сне и мучить живых.
На вопрос же: сталкивался ли он с лешими или домовыми, Николай отвечает отрицательно.
– Но, воще-то, может и есть они, черт их знает… Иногда просыпаюсь утром – кто-то как будто душит за горло, не встать, ни сесть…
Тогда, хоть он и «етеист», прибегает к испытанному средству – три раза осеняет себя крестным знамением, и нечисть тут же исчезает.
– И все-таки, почему в лесах ни леших, ни полевых совсем не осталось?
– Не знаю, – отвечает он. Потом, задумавшись, говорит. – Может потому, что люди стали хуже леших, так что куда они теперь… Надобности в них нет.
Мать сыра-земля и отец-лес
У философа Владимира Бибихина посмертно вышла книга «Лес» (Hule), основанная на одноименном цик ле лекций.
Если вспомнить античных философов – от Фалеса до Гераклита, – то первоначальными субстанциями у них были – вода, воздух, земля и огонь. Бибихин высказал идею, что материя, как субстанция, связана не с этими четырьмя первоначалами, а именно с Лесом (Hule). Ибо «материя» восходит к греческому термину ulh, первое значение которого именно «лес». Таким образом, именно Лес, с его некогда бесконечной фауной, является пятым первоначалом мироздания, он вторичен по отношению к воде, воздуху и земле, но предшествует огню. Об этом, кстати, пишет и Хайдеггер – греческое hule превратилось в Римской империи в материальную субстанцию.
Цивилизация существует благодаря этим первоначалам – мы сжигаем органическую материю – газ, нефть, уголь, белки и все производные, которые, в конечном счете, порождены именно лесом. Город отвергает лес, он уничтожает его, но существует только благодаря ему. Но лес возвращается в город не только в виде необходимых продуктов питания, но и в виде алкоголя, табака, кофе, «травки», чая – всех тех допингов, без которых существование (в городе) невозможно.
Сделать сегодня открытие в философии, как все знают, немыслимо. Но если Бибихин прав, то эта фундаментальная идея о лесе как первоматерии становится своего рода открытием. В природном смысле человек был сиротой, у него была Мать-сыра-земля, но не было Отца. Я думаю, что подобные идеи высказывались очень давно, просто ныне они совершенно забыты. В любом случае, теперь он есть – Отец-Лес. Так, кстати, и назывался роман Анатолия Кима, напечатанный в 1990-е годы.
Все сходится: лес может быть суров, безжалостен, жесток, страшен, но и милосерден как настоящий Отец. И без него – мы сироты, ибо ничего нет страшнее бесплодной Земли…
Космос: ужас и восхищение
Когда ранней осенью низкое серо-облачное небо наваливается на деревню и в воздухе висит мелкий ингерманландский дождь – даже точнее мутное марево, – кажется, что это конец бытия и ничего иного больше никогда не будет. Хана.
Это высшая точка беспредельной скуки, тоски, переходящей в отчаяние. Человек самым жалким образом страшно зависим от климата – об этом много писали в XVIII веке, но потом забыли, уверившись в том, что homo sapiens – венец мироздания, способный подчинить себе природу.