Примавера

В ранние часы площадь кажется будто сошедшей со старинной гравюры. В ней нет ничего лишнего, надуманного и ненужного. Площадь Искусств полностью оправдывает свое название, с достоинством демонстрируя классические фасады, строгие линии которых складываются в единый ансамбль. Горделиво взирающий на всех свысока желтый фасад Русского музея, спокойный и торжествующий. Чуть более скромный и не такой выдающийся внешне Михайловский театр, скрывающий свое изящество за внешней простотой. А как мне нравилось наблюдать за публикой, расходившейся после вечерних спектаклей! В обычные дни это были ничем не выделяющиеся люди, тут же сливающиеся с толпой на Невском. Но как же менялся их облик, если спектакли выпадали на особые даты, когда Петербург превращался в культурную столицу, – в эти дни за стенами театра скрывались самые состоятельные мужчины в строгих дорогих костюмах и светские львицы в изысканных украшениях. Женщины, приподнимая подол длинного платья, демонстрировали стройные ножки в элегантных туфельках. Мужчины галантно поддерживали своих спутниц и распахивали перед ними дверцы автомобилей. Молодые парочки спешили домой, торопливо огибая площадь.

Я закрывал дверь кабинета, чтобы не разбудить Диану, и распахивал окно, делая глубокий вдох. Я был счастлив. Доставал из ящика сигарету и закуривал, выпуская стройную струйку дыма в окно. В течение дня я не курил, не испытывая в этом необходимости, но утренняя сигарета была одной из моих слабостей, символом моего внутреннего диалога с самим собой и с городом.

Эта итальянская люстра с темными хрустальными подвесками не давала мне покоя. Ее выбирала Диана. Впрочем, она выбирала всё. У нее от природы был безупречный вкус, она с легкостью комбинировала цвета и всякие безделушки, неожиданно преображая интерьер и делая его удивительно гармоничным, просто поменяв пару вещей местами. Это что-то данное природой, просто как широкий жест или подарок, хороший вкус как награда и наказание одновременно.

Даже не верится, что когда-то я лежал на диване и любовался игрой света в хрустале, не подозревая о внутренней жизни моей жены и о том, насколько она талантлива. Я бы никогда об этом не узнал, если бы не обнаружил тот неприметный файл. Меня охватило непреодолимое желание его открыть, и на экране замелькали и наконец застыли ровные строки символов. В левом верхнем углу первой страницы значилось: «Диана Лозинская», а чуть ниже – «Роман “Весна”». Внутри меня что-то сдвинулось, и эти буквы стали самым важным, единственной связью с ней, прекрасной женщиной с каштановыми волосами.

Когда из твоей жизни уходят близкие люди, с первой болью из тебя рвутся крики отчаяния, тело становится чужим, отказываясь чувствовать и двигаться без особой надобности. Потом ты понимаешь, что жизнь потеряла смысл, и пытаешься свести с ней счеты, обвиняя судьбу в несправедливости. Почему они? А ты? Тебе-то что теперь делать? И какими же важными становятся все моменты и нюансы прошлого, такого счастливого… Оно, как волна, обрушивается на тебя, безжалостно разрушая песчаные замки будущего. Тебе хочется прикрепить воспоминания к своей коже, просто приколоть их степлером, чтобы еще острее почувствовать боль, когда на ум приходят все истории и все родинки, которые ты мысленно целуешь и пересчитываешь; рождение дочери и ее доверчиво смотрящие на тебя широко открытые глаза из крошечного конверта, который поначалу и на руки-то боялся взять; спокойное и чуть раскрасневшееся лицо Дианы после того, как мы любили друг друга.

Тот файл с мелкими буквами стал моей надеждой, моим смыслом, моим поиском утраченной женщины. Появление этого романа не стало чем-то странным и необычным, если учесть, что Диана читала много книг по искусствоведению и питала особые чувства к итальянским художникам эпохи Возрождения, более всех выделяя скромного и противоречивого Сандро. Но этот созданный ею параллельный мир, оживающий на мониторе компьютера, был тем, что я пропустил в ней, безнадежно утратил и теперь обрел.

Когда все случилось и моя жизнь отчетливо поделилась на до и после, я снял люстру и выкинул ее за дверь, повесив на деформированный, одиноко торчащий шнур неуклюжую лампочку. Она отчаянно торчала с потолка и служила мне связью с прошлым, навязчиво и безжалостно напоминая о том, чего уже не вернуть. Я не мог ей сопротивляться, да и не хотел. Этот резкий, недвусмысленный свет был моим спасением. Мне нужен был чистый свет без всякой примеси, чистый льющийся свет. А люстра, любая, лишила бы меня этого, добавив собственное настроение. Идею с чистым светом я украл, не спрашивая разрешения. Так часто бывает, когда нам что-то очень нравится или созвучно нашему мироощущению. Мы читаем книгу и, находя в ней те самые строки, подчеркиваем карандашом выдернутую из контекста мысль и бесстыдно приписываем себе. Не церемонясь, мы берем чужое без спроса и не видим в этом ничего плохого.

С той поры, как доход фирмы стал возрастать, а компьютеры уже безвозвратно вошли в жизнь каждого, наши путешествия с Дианой превратились сначала в воплощение мечтаний, а потом – в жизненную необходимость. Поездка во Флоренцию, о которой она так много рассказывала мне, стала моим подарком на ее день рождения. Нашу шестилетнюю дочь мы оставили с бабушкой, чему та несказанно обрадовалась, предвкушая отдых от родительской опеки и румяные блинчики со сгущенкой на завтрак.

Я заказал номер в одном из лучших пятизвездочных отелей на пять дней – в St. Regis на исторической Пьяцца Оньисанти, наши окна выходили на реку Арно. Мы столько обсуждали эту поездку, что даже я не мог поверить до конца, что все это правда. Диана просто бредила своими любимыми художниками: Филиппо Липпи, Леонардо да Винчи и Сандро Боттичелли, которого особо выделяла, считая его «Весну» самым загадочным и совершенным произведением во всей истории искусства.

– Хочу пройти маршрутами Леонардо и Фили-пепи, – довольная, повторяла Диана в самолете. – В конце концов, Марк, мы обретем свою собственную Флоренцию, как и должно быть. У нас будет своя Флоренция.

Было видно, что ей хотелось кричать во весь голос от переполняющих эмоций, но она сдержалась и достала небольшой блокнот, в котором делала пометки, увлеченно записывая неровным почерком плотные строчки. Диана писала всю дорогу, и меня это тогда ничуть не удивляло. Я помню, что на блокноте была изображена фиалка. Незначительная деталь, мимолетное наблюдение, но теперь оно кажется мне важным… Так, видимо, случается всегда, когда жизнь разделяется на до и после.

Потом она начала говорить о местах, куда мы должны были отправиться.

– Сегодня мы обязательно пойдем на площадь Сеньории. – От волнения она говорила быстро, почти тараторила. – На этой площади, представь себе, звучат только людские голоса. Ну, еще воркование голубей, конечно. – Она улыбнулась. – Но никаких машин, никакой аудиорекламы… Где такое вообще еще можно встретить в наши дни? Марк, как я счастлива. – Она повернулась ко мне и прижалась так сильно, что я ощутил всем телом нашу близость; на мгновение мне показалось, что кроме нас никого больше нет и никогда не существовало.

– Конечно пойдем, – улыбнулся я. Мне нравилось ее волнение, и время от времени я целовал ее в шею, такую нежную и восхитительную.

– Как ты думаешь, галерея Уффици уже будет закрыта? – Этот вопрос занимал ее больше всего.

– Не волнуйся, у нас достаточно времени, чтобы все посмотреть. Прежде всего мы поужинаем. И не сопротивляйся. Тебе верится, что мы будем ужинать во Флоренции? Как насчет бокала белого сухого вина и свежей рыбки?

Мне хотелось, чтобы она похвалила меня и мое искреннее желание доставить ей радость. Казалось, не было ничего важнее ее ответа на мои старания, на мои усилия сделать ее жизнь не только приятной, незабываемой, но еще и по-настоящему счастливой. И я был готов следовать по ее маршрутам и смотреть на ничего не значащие для меня картины мастеров, величие которых я не мог оценить, потому что просто не понимал. Потом она что-то печатала на компьютере, быстро перебирая своими тонкими пальцами.