Дети Революций...

И вот что страшно: он умирал молодым, а я ведь старик и нет никого из тех, кто был там и тогда... Но я хочу, хочу знать, что он хотел мне объяснить...

Сталин ощутил сильную боль и, стыдясь этой напасти, - почки начинали подводить - не мог уже успокоиться, ходил из угла в угол и думал, думал...

"Как же так могло случиться, что я остался совсем один. Ведь были же друзья, были люди, с которыми вместе воевали, вместе в ссылке и в тюрьмах сидели. Сотни таких людей было, а в живых осталось от силы с десяток, и тем я не верю. Я никому не верю, я пропащий человек. Я сам себе не верю...

Вдруг, в очередной раз подумалось: жизнь то кончается, в нет никого во всем мире, кто мне бы был предан по-человечески, без подхалимажа и служебного рвения. Казалось бы, самые близкие люди, которых я знаю уже лет сорок...

Ну вот, хотя бы Молотов. Чего ему не хватало? Ведь я ему доверял бесконечно и приблизил очень. И все недоволен. Мне говорят люди, что он, побывав в Штатах, посидел там с политиками и набрался идей...

А по-моему, его там просто купили. Пусть не прямо, но купили, и он теперь мне не нужен. А он лезет, ездит на дачу ко мне. Я ведь запретил говорить в секретариате, где я, куда уехал. Конечно, одно дело сидеть в Вашингтоне и, представляя победивший Советский Союз, изображать из себя стратега, и другое дело здесь, в Москве, где все свои и все знают, кто делал эту громадную победу...

А ведь я перенес все, и особо плохо было в начале. Ведь я верил, что у этого параноика Гитлера не хватит духу, я знал, что это невозможно, и потому не верил ни Шуленбергу, его намекам, ни нашему послу в Берлине, этому, как его... Фу, черт! Опять фамилия выпала из памяти... Но не важно...

Я выжидал и готовился, и деваться было некуда, не на кого было положиться. Кругом одни предатели, все те, кто хотел меня свергнуть, убрать, убить, чтобы править самим, не имея понятия об ответственности и одиночестве того, кто принимает решения.

Одно дело писать теорию и кропать статейки о стратегии партии, а другое решать когда и сколько людей надо переселить, перегнать с места на место, чтобы не было смертоубийства и национальной вражды.

Кто из этих "деятелей" взял бы на себя ответственность за тех людей, которыми надо было пожертвовать, ради блага народа, блага Союза?..

И ведь не я начал эту борьбу, а в войне, чтобы победить, надо быть беспощадным к врагу, как и к своим слабостям. Еще Ленин учил меня беспощадности..."

Сталин поежился, поднялся с дивана, подошел к окну, глянул в сад, на деревья, засыпанные влажным снегом, прошелся по столовой, снова сел... Тихо в саду... Еще тише в доме...

"Боже! Сколько крови пришлось мне увидеть за жизнь. Но, пожалуй, самая страшная кровь была в степях под Царицыным, когда схватились в рубке наша и деникинская конница. Ужас!

Десятки тысяч всадников, обезумевших от злобы и страха, сцепились на этих пространствах...

А что было после боя? Не передать. Тысячи тел человеческих и кучи мертвых лошадей, и кровью пахнет, кровью земля полита. Буквально! После того я спать не мог. Все мерещилась смерть с косой, иначе нельзя было представить причину этого ужаса...

Вот тогда я понял, что не надо бояться крови, и что если бог такое позволяет на земле, то это так и должно быть...

А Клим ведь был тогда тоже там. Или кто еще. Егоров, кажется, тоже там был. И, как мы тогда верили, что выиграем и все, войне конец и на долгие времена счастье и мир...

Ан нет. Сильному все завидуют. Егоров стал предателем. Тухачевский - агент фашистов. Блюхер хотел отделить Дальний Восток от Союза. Даже Клим, и тот переменился. Он думал, что если он мой друг, то можно все этим покрыть: и провал на Финской войне, и потом на Ленинградском фронте.

Тьфу! Стыдно!..

Я никого не боюсь. Пусть болтают, сплетничают. Мне это надоест терпеть, и я покажу, кто Хозяин здесь. Им все кажется, что они хорошие, а я плохой. Но кто им дал возможность жить безбедно, в почете? Кто самую грязную и, жесткую часть работы на себе тащил? И потом, кто подготавливал, кто разжигал во мне ненависть? Я это только сейчас начинаю понимать, кому это было выгодно..."

Сталин снова поднялся на негнущихся ногах, прошелся по залу прихрамывая - затекли от неподвижного сидения, - проковылял в противоположный угол. На ходу массируя бедра, приткнулся на стул, сгорбился и надолго затих...

"Зачем было все это: борьба с оппозицией, индустриализация, коллективизация, борьба с "врагами народа". Я ведь уже тогда прекрасно понимал, что никакие они не враги народа, а просто люди, которые хотят удовлетворить свое тщеславие, свой эгоизм и потому замышляют против меня...

Людям нужен человек, который бы был громоотводом, на который можно было бы "повесить всех собак". Они как бы не хотят понимать, что цель оправдывает средства. Они думают, что блага можно добиться только добром, но ведь это не так. Любой, кто брал на себя ответственность за порученное дело, знает, что существует множество непредвиденных препятствий между словом и делом, теорией и практикой... А если ты возглавил страну, которая проводит эксперимент всемирного масштаба, когда ты отвечаешь за жизнь и счастье более ста пятидесяти миллионов людей, и когда ты изо дня в день работаешь по пятнадцать часов.. а тут тебе говорят, что Троцкий критикует тебя за твою решительность, что Бухарин и Каменев с Зиновьевым собирались вместе и решали, как помешать тебе...

Им кажется, что так будет лучше, если они уберут меня. Но никто из них на себя ответственность не возьмет. Нет, не возьмет!

Им хотелось, чтобы я за все отвечал сам, но делал, как им удобно...

В любом деле бывают ошибки, перегибы, неожиданные препятствия. Но ведь это жизнь и другой не дано...

А они все умны задним умом. Ведь критиковать сделанное всегда легче, чем сделать что-то самому. Критиковать это значит мешать делу...

Они все хотели, чтобы социализм пал, и тогда они оказались бы правы: Троцкий в том, что необходима мировая революция, Бухарин - в том, что можно, лично обогащаясь, строить коммунизм. А я доказывал всем, что не только социализм построить можно. Но еще и войну великую выиграть и верить, верить до конца, что социализм осуществлен на благо народа, не на благо этих бюрократов-захребетников, путаников и саботажников...

Однако, сейчас я понял, о чем силился сказать Ленин, что он хотел мне объяснить тогда, когда просил меня достать ему яд. Он, конечно, понимал, что умирает. Он говорил мне, что его отец умер тоже в 53 года, а мать от этой же, такой же болезни".

Сталин пошевелился, неловко повернул голову и перед его глазами, на миг все в комнате поплыло, сдвинулось со своих мест. Это состояние уже стало привычным и потому Сталин замер неподвижно.

Потом все пришло в норму, вновь стало как было и Вождь продолжил размышления: "На чем я остановился? А вот! Надо будет сегодня же собрать Берию, Хрущева, Маленкова, Булганина и объяснить им, что если они будут непримиримы, то легкой жизни им не видать. Враг внутри и извне слишком силен, чтобы успокоиться. И потом, надо, чтобы они поняли: такого, как я, среди них нет и потому они должны стараться жить и руководить дружно, а для того, чтобы найти нового Вождя, они должны расширить и сам Президиум. Об этом ещё Ленин говорил... Да! Но вот этого, для чего расширять, этого им говорить не буду. Они и без того перегрызутся за пост Генсека.

Пусть, пока я жив, в Президиум входит, как сейчас 21 человек. А когда я умру, Президиум все равно победит Бюро, это уже ясно на сто процентов, и тогда, может быть придет кто-нибудь из молодых. И Берия и Хрущев ворчат, что коллегиально ни одного вопроса оперативно решить нельзя, но ведь они и не будут крупных вопросов решать, пока не придет новый Вождь, который возьмет на себя весь груз власти, всю её ответственность. А эти не смогут... Нет, не смогут! Привыкли отсиживаться за моей спиной..."

Сталин тяжело вздохнул, оперся ладонями о колени, с кряхтением расправил спину, подошел к дверному косяку с вделанной в него кнопкой звонка. "Сегодня суббота, соберу всех кино посмотреть, а потом привезу к себе на дачу и попробую с ними поговорить об этом".