Страница 17 из 100
Сталин облокотился о колено, вялая старческая спина согнулась. Седой ежик жестких волос уколол морщинистую шею. Заныли нудной привычной болью почки. "Надо вызвать этого старика, Войно-Ясенецкого, из Крыма. Только он со своим Богом и "гнойной хирургией" способен и диагноз вслух произнести и душу утешить божеским благословением. Этот поймет; ведь он сам прошел через тюрьмы и ссылки, правда уже в наши дни, и нашел-таки утешение в служении Богу..."
Мысли Сталина постепенно отвлеклись от болезней, и сознание, проваливаясь в прошлое, стало рисовать ситуации и случаи из длинной, наполненной событиями и действиями жизни...
Иосиф Сталин - тогда еще Сосо, - много читал. Семинаристы тайком передавали из рук в руки Шекспира, Шиллера, "Историю культуры" Липперта. Но больше всего полюбилась ему книга грузинского писателя Козбеги "Отцеубийца".
Её герой, Коба, горец, бесстрашный и хладнокровный мститель, выступает против произвола чиновников, против подлости царских прислужников, становится благородным разбойником и в неравном бою, попав с друзьями в засаду, один из всех ускользает из ловушки.
Отныне Коба стал для Сосо божеством. Вдохновленный примером, Сосо тренирует тело, закаляет волю, воспитывает в себе мужество и бесстрашие, что почти сразу замечают однокашники.
Однажды Сосо-Коба решил проверить силу воли и не спать, сколько сможет. После двух бессонных ночей ему стало плохо, начались слуховые и зрительные галлюцинации. Кофе уже не помогало. На третьи сутки ему особенно было нехорошо: раскалывалась от боли голова. Вместо сна приходили кошмары; казалось, что руки, ноги и голова вдруг начинали разбухать и достигать страшных бревно образных размеров. Сознание затапливали образы беспричинного давящего ужаса, еще мгновение и тело, и голова разлетятся в клочья, в осколки, взорванные изнутри изнутри страшным давлением.
"Боже! Спаси и сохрани! - повторял Иосиф, - За что мне такое наказание? За мою гордыню, за ненависть к этим аристократам и богачам, этим фарисеям в клобуках... Боже! Боже! Я не вынесу этой боли!..".
И, вдруг, словно переполнив чашу страдания, боль исчезла, в глазах полыхнул божественный свет, и голос из страшной тьмы воображаемого запредельного произнес: "Иосиф!!! Готовься к избранничеству. Ибо тебе будет дано все, чтобы спасти народы от несправедливости. Отныне твоя жизнь должна быть посвящена борьбе с угнетателями и притеснителями народов. И станешь ты, как Коба, жертвой и спасителем!!!".
И так велико было впечатление, так потрясен был Сосо видением, что потерял сознание...
Утром товарищи стали будить Джугашвили и обнаружили, что он болен, горячий, как печь, и бормочет бессвязные слова.
Через неделю Иосиф поправился... Еще через год под подушкой Иосифа были найдены запрещенные социалистические брошюрки, за что он и был исключен из семинарии...
Всплыли воспоминания, которые он обычно старался гнать от себя. После исключения: ни работы, ни прошлого, ни будущего. Одна надежда и вера в борьбу за права простых людей. И, вдруг, арест; почти полтора года Иосиф провел в стареньких тюрьмах Кутаиси и Батуми. Отношения между зэками и администрацией там были самые патриархальные, но случались и взрывы эмоций, почти бунты, борьба сильных характеров.
После тюрьмы и ссылки Иосиф годами ходил по улицам как убийца, за которым гонятся полицейские ищейки. И сейчас, чаще весной, его охватывало чувство опасности и возбуждения, далекие отголоски той реальной опасности быть арестованным или просто убитым шпиками. И потому бакинская тюрьма показалась ему местом успокоения; так трудно было жить на свободе...
Рассчитанная на четыреста человек, тюрьма вмещала полторы тысячи. Арестанты спали вповалку на ступеньках лестниц, в коридорах. Уголовные и политические перемещались по тюрьме свободно, все двери из-за тесноты были распахнуты настежь. Среди заключенных были и "смертники". Они ели и спали вместе со всеми.
Ночью их выводили и вешали в тюремном коридоре; слышны были стоны и крики. Кобе казалось тогда, что он ничем не может помочь обреченным, и, закрывая глаза с вечера, он старался покрепче заснуть, чтобы не слышать всего происходящего.
Тогда же он познакомился с ребятами, на совести которых были ограбления, а иногда и убийства. Этим они были ему интересны. Он тогда уже понял, что люди действия - это люди решительные и способные на все, они могут пройти сквозь строй не дрогнув и убить предателя или изменника...
Сталин сощурился, остановился напротив окна, вглядываясь в темноту ранних весенних сумерек.
"И тогда, - продолжил он внутренний диалог, - я впервые понял, что самые храбрые люди бояться того, что случается, происходит не с ними, а рядом, на их глазах. Ведь в коридорах тюрьмы не раз случались драки между уголовниками, и это как-то особенно угнетало политических, тех, кто далек был от реальной борьбы, живой крови. Нас, эксистов, это только возбуждало, горячило".
Один раз на лестнице, ведущей в политический корпус, повздорили молодой рабочий из новой партии прибывших и опытный зэк, уголовник по кличке Грек. Рабочий был сильным и здоровым парнем, а Грек изможденный многолетними "сидениями", впал в истерию и, изловчившись, ударил рабочего ножом и убил его.
Иосиф видел это и, вдруг, понял, что и сам вот так может воткнуть нож в тело другого, что ему не страшно и ответить потом за такой поступок: в его жизни было столько плохого, что он сам стал частью этого мира насилия. Но, главное. Он верил, что только борьба поможет несчастным рабам сбросить иго буржуазного господства. А какая борьба без крови?
Ему вспомнились кичливые, грубые повадки горийской знати и нищета, в которой приходилось расти. А рядом - пьянство и барство разодетых в шелка и меха ничтожных нуворишей. "Черт бы их всех побрал!" - ругнулся Сталин и ударил в сердцах крепко сжатым кулаком по ладони...
"Да, - продолжил воспоминать Сталин, - тогда я был много смелее. Сейчас меня гнетет страх. Это какая-то истерика, нервы... Вот и сны стали сниться, - он закурил, - надо пригласить сегодня всех и сказать им, что жить мне осталось недолго... Но как вспомню эти лживые завистливые лица...
Неужели Ленин, умирая, вот так же думал о нас, остающихся здесь? Нет, он был другой, хотя тоже не был святым и хитер был, и знал, кому что сказать. Вот в молодости он был орлом!..
Да, таким он был тогда, на конференции большевиков зимой в Финляндии. Стоял морозец, и белый снег завалили все деревья, и скрипел под ногами. Пахло вкусными щами из станционного буфета, и крепким табаком, который курили почти все делегаты. Мы шли группой, и я надеялся, что вот-вот нас догонит он, Ленин. Но оказалось, что он уже сидел в зале и говорил с делегатами. И когда я его увидел, то разочаровался: ожидал что он все-таки повыше ростом, и лицо значительное, а тут - низенький, плотный, почти лысый и картавит...
Но уж когда он заговорил, то все замерли, так у него быстро, четко и понятно выходило. Я в восторге подумал: вот сила логики, вот у кого надо учиться, кому надо подражать...
А ведь тогда, в болезни, он мне что-то хотел сказать, объяснить мне из тех далеких времен, что-то важное, чего не надо делать, чего надо опасаться...
Наверное, хотел предупредить, что не надо болеть долго, что надо умереть быстро, чтобы над тобой не смеялись, не успели забыть, не стали жалеть. Бог мой! Ведь он хотел умереть, но уже не мог, не владел собой. Его охраняли как реликвию жена, сестра, родственники. Они хотели, чтобы он подольше жил, даже так, получеловеком...
А ведь он просил у меня яду. Он понимал...
Но почему у меня?..
Может потому, что Он знал: я его пойму...
А я не захотел, побоялся, пожалел, и все равно меня подозревали... Троцкий, Зиновьев...
А ведь когда он умер, я плакал, я понял, что теперь я один, теперь только сам могу ответить за все, что произойдет... Он был для меня как отец: и поругает, и побранит, а потом спросит: "Товарищ Сталин. Как вы думаете"..? А я и рад: ведь сам Ильич просит совета...