Страница 19 из 54
– Вот, – сказал он, – здесь превосходный горох, и какой большой. О нет, он волосатый. Горох же не должен иметь щетину, да?
– Это, – произнес мистер Максим, – крыжовник для буфетной. Попробуй еще раз.
Немного осторожнее Кристофер приблизился к маленькой коробке с ярко-красным перцем чили.
– Вот прекрасная блестящая морковь, – предположил он. – Вероятно, она немного потускнеет в процессе приготовления.
Он посмотрел на мистера Максима. Мистер Максим чуть не сбил свой высокий белый колпак, схватившись за голову.
– Нет? – спросил Кристофер. – А что это тогда? Клубника без семечек? Длинные тонкие вишенки?
Я прислонился к стене, согнувшись пополам от смеха. Мистер Максим набросился на меня.
– Это не шутки! – закричал он. – Он издевается надо мной, да?
Я видел, он в ярости. Высокомерные люди терпеть не могут, когда над ними смеются. Я покачал головой и сумел собраться.
– Нет, не издевается. Он правда не знает. Понимаете, он всю жизнь был наследником большого имения – вроде Столлери, – но для семьи настали тяжелые времена, и ему пришлось искать работу.
Я покосился на Кристофера. Он нацепил скромное выражение и не пытался отрицать мои слова. Интересно.
Мистер Максим тут же преисполнился жалости к Кристоферу.
– Мой дорогой мальчик, – сказал он, – я прекрасно понимаю. Пожалуйста, обойди всё с Конрадом, и пусть он назовет тебе продукты.
После этого он был удивительно добр к Кристоферу и даже довольно добр ко мне, когда я принял папайю за кабачок.
– Спасибо, – прошептал мне Кристофер, когда мы раскладывали выбранные мной фрукты в громадной граненой вазе. – Я твой должник, Грант.
– Ничего ты мне не должен, – прошептал я в ответ. – Выдолбленная лодка.
Но позже в тот день он мне все-таки задолжал. Случилось это после стояния возле стены в очередной столовой, когда мы – каждый с бесполезной белой тканью, свисающей с руки – наблюдали, как графиня и леди Фелиция обедают. Среди еды была и ваза с фруктами, которую мы собрали утром. У меня возникло приятное чувство, как если бы я, наконец, сделал что-то настоящее. Графиня усердно набросилась на фрукты, но леди Фелиция взяла лишь одну гроздь винограда – и всё.
– Дорогая, – произнесла графиня, – ты почти ничего не ешь. Почему?
Это было плохое «Почему?» с пристальным взглядом. Леди Фелиция уставилась в тарелку, чтобы не встречаться с ней взглядом, и пробормотала, что не голодна. Это совершенно не удовлетворило графиню. Она продолжала и продолжала всё на ту же тему. Фелиция заболела? Надо вызвать доктора? Какие симптомы? Или завтрак плохо усвоился? И всё сладким высоким голосом.
В итоге леди Фелиция сказала:
– Мне просто не хочется есть, матушка. Ясно?
Ее лицо порозовело, и она чуть ли не с ненавистью глянула на графиню.
– Не нужно стесняться, дорогая, – ответила графиня. – Если ты пытаешься похудеть, ты всегда можешь взять у меня таблетки.
Кристофер покосился на меня, встретившись со мной взглядом. «Она употребляет зачарованные таблетки!» – читалось в его глазах. Мы оба чуть не лопнули, пытаясь не засмеяться. Мистер Амос бросил на нас угрожающий взгляд. Как и Грегор. К тому времени, когда мы взяли себя в руки, леди Фелиция отбросила салфетку и вылетела из комнаты, оставив графиню раздраженной и озадаченной.
– Амос, – произнесла она, – я никогда не пойму молодежь.
– Естественно, миледи, – ответил мистер Амос.
Она снисходительно улыбнулась, аккуратно сложила салфетку и элегантно направилась к двери.
– Скажи Смитерсу, чтобы пришел в мой будуар с исправленными счетами, – велела она, уходя.
По какой-то причине – думаю, из-за наблюдения за тем, как она идет – я вспомнил, как миссис Поттс говорила, что графиня когда-то задирала ноги в водевиле. Я пялился ей вслед, так усиленно – и безрезультатно – пытаясь представить ее танцующей, что подпрыгнул на целую милю, когда мистер Амос рявкнул на меня. Он был очень зол. Он укоренился на ковре напротив нас и разносил нас на все корки за то, что мы посмели смеяться в присутствии леди. В итоге я почувствовал себя ужасно. Почему-то не имело значения, что он одного роста со мной и на несколько дюймов ниже Кристофера. Он был словно пророк, или святой, или кто-то в этом роде, ненавидящий нас за нечестивость и грозящий изгнать с небес.
– А теперь вы научитесь хорошим манерам, – заявил он в конце. – Вы должны выйти из этой двери и войти обратно так тихо и вежливо, как только можете. Давайте.
Даже Кристофера это усмирило. Мы проплелись к двойной двери, выползли в вестибюль и сконфуженно на цыпочках вошли обратно. Конечно же, неправильно. Мистер Амос заставлял нас повторять снова и снова, в то время как Грегор, убирая обед, метал в нас подлые улыбочки. Нам пришлось входить и выходить пятьдесят раз, и мистер Амос как раз обещал, что мы будем продолжать, пока не научимся входить правильно, когда пришел один из лакеев сообщить, что мистера Амоса зовут к телефону.
– Какое облегчение! – пробормотал Кристофер.
– Грегор, – позвал мистер Амос, – поставь этих двоих чистить серебро до Подачи Чая. Если это тот звонок, которого я ждал, я буду занят всю вторую половину дня, так что тебе придется проследить, чтобы они продолжали работать.
И он поспешил прочь на своих маленьких блестящих ногах.
– Рано я обрадовался, – сказал Кристофер, когда Грегор направился к нам.
– Сюда. Поторопитесь, – велел Грегор, положительно злорадствуя.
Помимо прочих своих недостатков, Грегор был большим. Здоровенным. Легко было представить, как он ударяет тебе в ухо своими мясистыми руками. Без единого слова мы побежали за ним следом, и наши ноги прогремели по вестибюлю: бум-бум-бум. Он провел нас через обитую зеленой тканью дверь и по каменно-деревянному переходу в комнату в самом конце, где находился большой стол, покрытый газетами.
– Ладно, – произнес Грегор. – Фартуки за дверью. Закатайте рукава. Здесь тряпки, а это мастика. Приступайте.
Он смахнул газеты.
– Я вернусь проверить. И тогда я хочу, чтобы мое лицо отражалось в каждой поверхности.
Он оставил нас таращиться на низкую коробку со столовыми приборами и выложенные на другой газете серебряные чайники, серебряные кофейники, несколько кувшинов, черпаки и два ряда гигантских серебряных блюд. За ними воздвигались чаши, супницы, урны и запутанные витые подсвечники – большинство из них громадные.
– Снова солому в золото, Грант, – сказал Кристофер, – и думаю, такое превращение было бы проще.
– Большинство этих вещей уже неплохо блестят, – заметил я. – Найди здесь хорошую сторону.
– Ненавижу хорошие стороны.
Но мы знали, Грегор будет счастлив, если поймает нас на безделье, и принялись за работу. Я позволил Кристоферу намазывать розовую, сильно пахнущую мастику, поскольку это проще, а я был уверен, что и чисткой серебра Кристофер никогда не занимался, а сам взял кучу тряпок и тер, и тер, и тер. Некоторое время спустя я вошел в ритм и начал читать газеты под серебром и думать о другом. Должно быть, эта комната соседствовала с кладовой мистера Амоса. Работая, я слышал его голос, чье гудение доносилось порывами, а время от времени раздавалось громкое рявканье, но я не мог расслышать слов – только голос. Это действовало на нервы.
Я упомянул об этом Кристоферу. Он вздохнул.
Я сделал еще несколько замечаний, и Кристофер не ответил ни на одно. Я повернулся посмотреть на него. Он навалился на стол, немного задыхаясь, а лицо у него стало почти того же серо-белого цвета, что газета на столе. Он перевернул шейный платок задом наперед, чтобы на него не попала мастика, и я заметил, что из-за ворота рубашки свисает золотая цепочка с нанизанным на нее кольцом. Оно звякало о подсвечник, над которым Кристофер работал, поскольку он склонился совсем низко.
Я вспомнил мальчика из школы по имени Хэмиш, который не мог рисовать, поскольку краски вызывали у него удушье. Судя по всему, с Кристофером происходило нечто похожее.