Страница 19 из 105
Улыбка, самая неприятная на свете. Адель не видела ее, чувствовала, донельзя мерзкую, плавающую в воздухе у самого ее уха. Улыбка снилась, не переставая, сливалась с явью, с шумом дождя и стуком колес. «Глу-па-я» — шептал дождь голосом отца — «Глу-па-я...»
— Куда мы едем? Когда мы приедем? — спрашивала Адель, ненадолго просыпаясь.
— К ночи будем дома.
— Отчего умерли ваши прежние жены? Почему вы опять молчите? Ну и я тогда тоже не буду с вами разговаривать, сударь. Вы отказали мне в доверии и я тоже не буду вам доверять. Например, я никогда не доверю вам имя того, кто будет отцом вашего сына...
— Ого! Мадемуазель, вы наедине с мужчиной, о котором ходит весьма скверная молва, едете в его дом в забытую Богом глушь, где у вас не найдется ни единого защитника — и вам не страшно бросаться такими обещаниями?
— Это вы меня запугать пытаетесь?
— Да нет, пока просто любопытствую.
— Ну так расскажите же, расскажите, чего мне бояться? Почему вы улыбаетесь? Уже придумываете будущие издевательства?
— Я хотел бы верить, что мое чутье меня не обманывает... но не знаю, это чутье или надежда? Всего-лишь надежда?
— Я вас не понимаю.
— И не нужно.
— Вы можете хотя бы на один вопрос ответить, не увиливая?
— А вы сначала спросите.
— Вы колдун? Моего отца вы ведь заколдовали как-то? Ответьте честно!
— Разве вы верите в колдовство? Если я отвечу «да», это что-то для вас изменит?
— Если бы вы ответили «да», я бы попросила вас научить меня... Ужасно интересно, как это работает...
— Ай-яй, кого я взял в жены... Хорошая верующая девушка должна была обеспокоиться моей душой и постараться вырвать мужа из лап Сатаны, а вы просите посвятить вас в ведьмы. Меня это начинает беспокоить...
— Просто я здраво оцениваю свои возможности. Спасти можно того, кто ищет спасения. Спасти душу человека, который не желает, чтобы его спасали... какой-нибудь святой, возможно, это было бы под силу, но моя собственная душа, увы, не столь чиста... Кол осиновый в сердце — самое большее, что я могу в спасении от нечистого... — Адель зевнула. Дождь стих, но мир за окошком кареты все так же сливался в серую марь. Лошади, с виду — четыре худые унылые клячи, неутомимо мчали ровной, упругой рысью без остановок наверное, уже очень долго — Аделаида потеряла счет времени, она видела себя как будто со стороны, в каком-то безвременье, в картине с рамочкой, нарисованной художником явно с больным воображением: бескрайний и жуткий серый туман, карета, в струи праха запряженная, которой правит человек с мертвыми глазами и только внутри, только окошки кареты — пятна тепла и жизни, бледное девичье лицо и тонущее во мраке мужское, а между ними эта проклятая плавающая в воздухе мерзкая улыбочка... Мороз по коже продирал от этого полотна и временами Аделаида даже смутно думала «как хорошо, что я не там, что только смотрю...», как будто сознание ее пыталось выбраться отсюда, закрыться хоть воображаемой стеной...
— В чем ваша душа не чиста? Вы уже успели нагрешить? — негромкий, вкрадчивый голос барона.
Здесь, в безвременье она не могла ответить неискренне.
— Гордыня. И алчность, пожалуй.
— Обьясните.
— Мне часто говорили о смирении. О долге. О принятии своей участи и благодарности за то, что тебе послано... А меня всегда влекло к чему-то... Все ведь было хорошо. Наш дом обходили несчастья, мы не были бедны... Мама, папа, Бьянка, они все оставались со мной. Я могла рисовать и выращивать цветы... В наших краях теплые зимы и чудесные весны, соловьи... А мне порой хотелось плакать, хотелось сбежать... Я ревела по океану, по пирамидам Египта и пагодам Китая, и, быть может, по волшебной стране Эльдорадо... И по столице, по королевскому двору тоже... Да, я мечтала там блистать, мечтала, что весь мир склонится перед моим талантом и короли Европы наперебой станут приглашать меня к своим дворам и что какой-нибудь красивый пэр в меня влюбится и предложит сердце и титул — мечтала тоже! Несколько лет за мной ухаживал сын старого папиного друга-лавочника, Клод. Он хороший человек, как я теперь признаю и даже красивый, белокурый и хрупкий, как девушка... В детстве мы дружили. А потом я его возненавидела. Мне казалось я его... да отравить готова! Особенно когда родители пытались меня уговорить, они оба его любили... Уютный домашний очаг, говорили они, дети, много детей, небольшой, но достаток, вечера у камина, купеческие балы, все это немудренное мещанское счастье... Кухня, люлька, прялка, половая тряпка... на это мне предлагали променять мое небо, картины, мечты! Потому что такова женская участь, так деды жили и прадеды, так род человеческий выживает. Надо быть смиренной. И благодарной.
Как же я его ненавидела... Он хотел навсегда отнять у меня океан, он решил, что его простецкая физиономия и фамильный с тусклым рубином перстенек — сокровище дороже чудес Рима и Венеции...
Я надеюсь, теперь он счастлив. Мне нравилось над ним издеваться, однажды он даже разрыдался, как девчонка... что мне оставалось делать, если он не хотел слышать «нет»?
А я вот теперь здесь. И сегодня день моей свадьбы. Кто вы? Куда мы едем?
— Я был в Египте. И в Тибете, — тихо сказал барон. — Там много удивительного, но Чуда я нигде не нашел. Не надейтесь. Чудес не бывает.
— Может, вы плохо смотрели? Почему я вам это все рассказала... Это опять ваши штучки? Гипноз?