Кривая дорога

Ели зловеще кланялись невидимому божеству, ожидая, пока лес соберёт свой осенний урожай. Ели хотели крови. Волчица во мне чуяла это и понимала, отзывалась на голодный холод деревьев тоскливым воем. Захотелось скинуть одежду и отдаться этой силе без возврата, стать частью Матери-Земли, умереть и родиться с ней заново.

Ветер нёс Силу. Забытую и обиженную. И Сила отзывалась в голове глупого волка криками о помощи, заманивала, тащила в сети. Теперь и я слышала, как завывает, плачет женщина, которой нет.

– Стой, дурень! – оборотень только отмахнулся. Герой, тоже мне!

Ох, не угнаться за крепким мужиком на слабых человеческих ногах! Как же лап не хватает, а перекидываться уже поздно. Ветви хлестали по щекам, не пуская, уговаривая оставить добычу, не мешать. Хотела ли я спасти глупого волка? Да я его даже не знала! Вот ежели поутру его не окажется на месте, проблем не оберёшься. Это да. Но вело меня другое. Лес чаял отобрать моё. Я – главная здесь. И это со мной надо считаться. Кто посмел перечить?

Деревья смыкались за спиной Данко, не давая рассмотреть, куда мчит, где сворачивает. Чёрная пасть глотала его, не желая делиться с пришлой волчицей.

– А-а-а-а! – на сей раз крик был настоящим.

Данко лежал у чёрной коряги с вывернутой ногой и подвывал от ужаса, как ребёнок.

Коряга разинула пасть.

Ветви-щупальца опутывали тело, душили, тянули, хотели сожрать. Здоровенный взрослый мужик не мог и шелохнуться.

Я запрыгнула на корягу верхом, повыше пасти, и ломанула на себя ближайшую ветвь. Та надломилась, издав булькающий хрип, но вторая тут же попыталась зайти со спины. Не на ту напали! Перекатилась, не забыв пнуть махину каблуком в нарост на коре, поднырнула под ствол и голыми руками рванула кусок коры-кожи.

Монстр закричал. Ага! Я дёрнула ещё кусок коры, но вёрткая ветка обвилась вокруг ноги, оттащила.

Данко без дела не сидел, но и помощи от него никакой не предвиделось: бестолково испуганно молотил по путам, стараясь хоть вздохнуть.

– Ух-х-ходи! – прорычал монстр, – ух-х-ходи!

– Не! Смей! Мне! Указывать! – я царапала ветви когтями, волчица ликовала и упивалась боем.

– Не бросай меня! – запаниковал Данко. Я бы презрительно сплюнула, да времени не хватало.

– М-м-моё! – проскрипел монстр.

– Моё! – зарычала я в ответ, – всё здесь – моё!

Ветер взвыл сильнее, прокатился по земле, клоня деревья перед новой хозяйкой. Моё! Я так решила.

– Маренушкой примечена, – медленно и чётко проговорила я, – Смертушкой отмечена. Не перечь!

Существо съёжилось, сжалось, расслабило и втянуло ветви. Данко рухнул на землю, гулко стукнувшись задом.

Передо мной стоял леший и низёхонько кланялся, сверкая злобными глазками из-под покрытой мхом шапочки.

– Слушаю, хозяюшка. Приказывай.

Я весело пнула маленького сморщенного старичка. Стерпел, слова не сказал. Только зубами скрежетнул. Волчица осталась победительницей. Теперь стало неинтересно.

Я засмеялась:

– Не шали, старикан! Моё – не трожь.

– Как прикажешь, хозяюшка, – леший склонился ещё ниже, показав россыпь поганок, растущих прямо из спины, – прощения просим.

– Сгинь.

Бывший монстр недоверчиво поднял на меня глаза (правда ли спущу?) и превратился в вонючую лужицу, тут же впитавшуюся в землю.

– Пошли что ли, герой, – скривилась я Данко. Оборотень усиленно закивал. И куда делись широкие плечи да дерзкий взгляд?

Мы прибыли к вечеру следующего дня. Лес расступился, открывая вид на идеально ровное озеро с каменистым дном и такой прозрачной водой, что, казалось, её и вовсе нету. У озера нас встретил внушительный частокол, огромные деревянные накрепко запертые ворота, чистая дощатая мостовая и огромный общинный дом.

Высокая, красивая, как богиня, с прямой спиной и уверенным взглядом женщина вышла навстречу. Черты её нечеловечески идеального лица не смягчились даже когда Серый, задрожав и едва не рухнув на колени, выдохнул:

– Мама?

Верста 7. За поворотом

– Мама?

Женщина степенно кивнула и проследовала мимо нас к Белогостю. Обвила старика своими точёными бледными руками и промолвила:

– Добро пожаловать домой, старый друг. Надеюсь, мои сыновья были не слишком грубы с тобой?

Старик недовольно вывернулся из объятий:

– Свой дом уберечь не смогли, так в моём хозяевами себя не чувствуйте, – вздёрнул подбородок и вприпрыжку, улюлюкая и крича что-то про пятна для мухоморов припустил по мостовой.

Женщина покачала головой и медленно развернулась к нам. Серый едва не плакал, не понимая и не веря, схватил меня за руку, сжал сильно-сильно.

– И тебя приветствую, юный волк. Ты найдёшь здесь кров и еду. Мы все – твоя семья и рады принять нового оборотня.

Самая прекрасная из всех женщин, кого мне когда-либо доводилось видеть, даже не прикоснулась к собственному сыну и, величаво развернувшись, скрылась за резными дубовыми дверьми.

По-детски наивное лицо Серого горело, как от пощёчины. Он с трудом разомкнул губы и прошептал в закрытую дверь:

– Я соскучился…

– Нет уж, я пройду!

Неуклюжий, больше похожий на медведя, чем на волка, оборотень мягко отстранил меня от прохода.

– Нет, не пройдёшь.

Я сделала очередную попытку:

– Нет уж позволь, друг мой.

Мужик устало перегородил ручищей-бревном коридор:

– Нет, не получится.

– Мне, знаешь ли, очень надо, – я попыталась поднырнуть, но снова наткнулась на преграду.

– Ежели надо, – гоготнул охранник, – так тебе до общего задка, а не сюда.

Общинный дом оказался огромным. Целый терем на два этажа! Как водится, мужам был заказан путь на женскую сторону, бабы же не совались на мужскую. Целый ряд комнатушек у самого входа выделили парам семейным, чтоб молодёжь не тревожили и к расспросам не побуждали.

И везде-то нам радовались, каждый норовил поприветствовать, развлечь беседой али угостить чем боги послали.

Плевать я хотела!

Где эта чёрствая гадюка? Уж я ей выскажу! Уж она у меня попляшет!

– Хозяйка почивать изволят, – зевая, сообщил медведеподобный, – будить не велено.

– А я ей колыбельную спою, – я пошла на таран, но только упруго отскочила от широченной груди (или всё-таки набитого брюха?).

– Не велено, – упрямо повторил мужик.

Я бессильно лягнула его. Охранник, не меняя скучающего выражения хари, опустил взгляд на сапог, медленно отряхнул его от пыли и ласково, но непреклонно, как заигравшегося щенка, развернул меня носом от двери. Ещё и шлёпнул пониже спины, дабы не мешкала.

Волчица непреклонно отстранила меня, взяла дело в свои лапы, заговорила моими устами:

– Брысь с дороги.

В ответ – гадкий оскал.

– Дважды повторю. На третий – ударю. Брысь.

Мужик похрустел кулаками и остался на месте. Я выпустила когти и приготовилась к драке.

– Радим, пропусти волчицу.

Самая прекрасная женщина на земле подошла тихо, незаметно и пугающе быстро. Охранник подпрыгнул от неожиданности, но тут же спохватился, слегка склонил голову и, резво освобождая дорогу, пробормотал:

– Как прикажешь, Агния. Я ничего плохого не делал. Ты велела не беспокоить – я выполнял.

Мать Серого вскинула искрящиеся глаза и улыбнулась так, что мне захотелось провалиться под землю. Бедному Радиму, видно, тоже.

– Всё хорошо, милый, – глаза женщины переливались серебром, а рука, которой она ласково провела по щеке напуганного охранника, наверняка отдавала льдом. – Можешь немного расслабиться. А ты, дитя, – это уже мне, – пройди. Скажи, что накипело.

Я послушно двинулась по коридору. Волчица испуганно поджала хвост.

– Радим, разве я разрешала тебе садиться? – не оборачиваясь, бросила Агния. Мужик вытянулся прямо и изобразил безграничную любовь к своей нелёгкой работе.

Захотелось заскулить.

Дверь стукнула, как может стукнуть только крышка подвала, отрезающая от солнечного света и обдающая пронизывающим холодом земли. В комнате хозяйки волчьего селения было светло и тепло: огромный резной стол, заваленный свитками и бумагами, исписанными столь мелким и неразборчивым почерком, что я бы запуталась, даже умей читать так же хорошо, как муж; маленький светильник, сейчас, по случаю светлого утра, погашенный, но закопчённый и явно часто зажигаемый ночами; обитый тканью невероятной красоты и почти наверняка такой же дороговизны стул. Такой стул больше подошёл бы городничему или, по меньшей мере, богатею-купцу. Увидеть его в глуши, посреди леса, в отгороженном от внешнего мира частоколом дворе, никак не ожидалось. Ни пылинки, ни паутинки, ни пятнышка. Даже кровать, куда более широкая и мягкая, чем требуется вдове, застелена алым одеялом столь ровно, что ни складочка не мешала созерцать его идеальную гладкость. Совершенное место, в котором жила такая же совершенная женщина.