Страница 38 из 49
Вот почему так как усиление германского флота есть прежде всего ближайшая угроза нам, то казалось бы в наших интересах все возможное делать, чтобы выходило наперекор планам Бисмарка, и Англия могла бы поскорее стать в положение соперницы Германии и союзницы нашей, в виде угрозы Германии, в виде помехи ее замыслам на море.
Все это приходит в голову назойливо и невольно, глядя на ход развертывающихся событий, и должен чистосердечно признаться, чем более живу и вникаю в смысл так называемых европейских событий, тем более убеждаюсь, что нашей исторической роли во всем стоит преградою нами же созданная объединенная Германия. Оттого всякий раз, когда задаешь себе вопрос: в чем же должна заключаться наша политика, ответ обрисовывается так: бережно блюсти мир со всеми, но в то же время зорко следить за событиями с одною целью: уловить минуту, когда будет удобнее нанести удар Германии.
Во всяком случае, одно несомненно, если нам суждена война, одна война для России желательна, это война с Германиею – но в удобный момент. Весь ее рост, все ее развитие неизбежно и роковым образом происходят на счет России, во всех отношениях и в особенности в экономическом. Но вся мудрость политики должна заключаться в том, чтобы всего менее Германия могла бы догадываться о замысле России: более чем когда-либо нужно в ней поддерживать убеждение в миролюбии России, и затем ждать момента. А пока есть один вопрос, требующий, как кажется, внимания: это заселение нашей западной границы германскими подданными сплошь по всей линии. Казалось бы возможным дать 5-летний срок для выселения всех германских подданных на расстоянии 50 верст от границы, и сделать это втихомолку, без малейшего шума, в силу секретного предписания.
Затем что сказать о себе, смея надеяться, что Вас хотя немного моя крошечная жизнь интересует. Я вступил в страшный мир театра, et suis dans la gueule du lion[205], по поводу моей комедии «Болезни сердца», которую хотят ставить в ноябре в Алекс[андринском] театре. Le lion это великий [А. А.] Потехин, режиссер театра. Они изволили меня милостиво принять и осыпать любезностями, комплиментами и обещаниями на счет великолепия постановки. Что будет из сих любезностей, не знаю: сбудутся ли они, или это только кошачьи ласки, и суждено горе родить мышь, любопытно будет узнать. А мне грешному очень бы хотелось поставить эту пьесу безукоризненно. Затруднение пока в букете артисток найти прелестную княжну, как гений добра, и нахальную кокотку с голосом, как гений зла… Excusez du peu![206]
За сим прошу прощения за то, что смел на трех листах изложить мою беседу с Вами, добрый Государь!
Да хранит Вас Бог! Еще раз дерзаю поздравить Вас и от глубины души пожелать Вам благ и отрады, много, много и много. Да будет с Вами во всем Бог, и да даст Он Вам непреклонно веровать в Его об Вас Промысл. Осмеливаюсь поздравить и Государыню – и если сие не превосходит меры дерзновения, просил бы, умолял хоть о двух, трех строчках от Вас! Не откажите умоляющему Вас беспредельно Вам преданному и благоговейно почитающему Вас, верноподданному
Караванная 18
27 августа 85 г.
Позволяю себе при сем препроводить несколько отрывков из Дневника за последние дни.
В них один день, понедельник 9 сентября, отмечен для меня трауром. Это день, когда я почуял и понял связь между объявленным мне выговором и тем мучительным для меня состоянием, в котором нахожусь перед совокупностью признаков Вашего неудовольствия! По-видимому оно не сразу явилось, ибо с января, увы, не осчастливлен ни одним откликом даже общения. Я все жил в уверенности, что если иногда прорываются из-под пера проступки, то иногда заслуживаю ободрения и одобрения.
Но увы, 7 месяцев молчания, и надежды после 30 августа иметь радость получить хоть два слова привета, разразились для меня великою печалью. Смысл этой печали я поясняю в Дневнике. В нем душа писала. Простите мне, Государь, мою вину. Обещаюсь впредь употреблять все усилия к тому, чтобы не вызывать поводы к неудовольствию и бороться с охватывающими меня порывами.
Простите, Всемилостивейший Государь, а если простили, то, умоляю Вас, когда-нибудь, в свободную, случайно, минуту, не откажите как-нибудь проявить, что Вы иногда хоть признаете меня годным… Вы не поверите, как мучительны бывают минуты, когда вдруг западает сомнение, и не знаешь, что делать, где искать хоть луча просвета. Ни звука в ободрение, в разъяснение, ни улыбки, ни взгляда… Давно назад я начал службу Вам моими первыми силами. Теперь служу как могу, как Бог помогает, последними силами, не отказывайте, Бога ради, иногда, изредка мне в замечании, в мысли, в слове… Достаточно намека Вашей мысли, чтобы мне всецело ей подчиняться и ею руководиться, а когда неудовольствие приходит таким ударом… никакое слово не может передать, как оно мучительно!
Да хранит Вас Бог, Государь добрый и милостивый, и да положит Он Вам на сердце поверить моим словам горя и преданности и простить мне мои вины вольные и невольные!
P. S. Может быть, если даст Бог, Вы мне простили, и улягутся события, выдастся минута свободная, Вы мне черкнете, во избежание официального мира, письмецо могло бы просто быть закинуто в почтовый ящик, так как передаточной инстанции нет здесь[208].
Караванная 18
13/14 сентября
Есть вопрос, которым, сколько кажется доселе по старой рутине, у нас очень пренебрегают, несмотря на то, что он для правительственных интересов один из важнейших вопросов, это назначение губернаторов. Графу [Д. А.] Толстому в особенности в этом отношении не везло. Как известно, рука у него на выбор людей более чем тяжелая, прямо несчастливая. Кто-нибудь ему порекомендует приятеля или протеже, он немедленно его представляет. Так например случилось с Пермскою губерниею. Губерния эта по своим особенностям чуть ли не одна из труднейших губерний. Был в ней губернатором [А. К.] Анастасьев, человек умный, крутой и энергичный. Он начал борьбу с злейшим врагом Пермской губернии, с ее земством, составленным, как известно, из кабачников, разжившихся волостных писарей и интеллигентных (какая насмешка!) мещан! Анастасьева переводят в Чернигов. Казалось бы, необходимо было особенно усердно отыскать человека, который мог бы продолжать начатое Анастасьевым дело, с умом, энергиею и опытностью. Но нет; Тимашев рекомендует en passant[209] своего оренбургского родного человечка, некоего [В. В.] Лукошкова, и вот он приезжает в Пермскую губернию. Приезжает, и что же он решает. Решает он так: объехать Пермскую губернию (ее размеры ведь 1/4 всей Европы) в 1 месяц и 10 дней; но объехать для чего? Для того, чтобы познакомиться с нею? Ничуть! Для того, чтобы везде, где можно, отменить Анастасьевские распоряжения, и 2) для того, чтобы составить проект реформ, нужных в Пермской губернии, и привезти их в Петербург! Другими словами, ничего не зная о губернии, на изучение которой нужно по крайней мере год или два, так сложны и своеобразны местные вопросы, он задается двумя задачами: 1) взбаламутить всю губернию, и 2) ввести в заблуждение правительство. И вот образчики того, что происходит во время объезда губернатора Лукошкова в виде картинок с натуры. В Тагиле: крестьяне как везде в Пермск[ой] губ. ждут каких-то земель от Царя, между ними волнения. Собрался сход. Губернатор готовится говорить им речь. Главноуправляющий заводами спрашивает его: что он намерен сказать мужикам?
205
и очутился в пасти льва (фр.).
206
Не взыщите! (фр.).
207
Год написания письма установлен по дню недели: упоминанию понедельника 9 сентября.
208
В это время Мещерский передавал свои послания через К. П. Победоносцева.
209
мимоходом (фр.).