Страница 31 из 49
Рачинский говорит, что он может теперь умереть спокойно, найдя себе преемника. Ведь у него ревностные ученики в том же деле, например, один князь Николай Николаевич Мещерский начал такое же школьное дело в Могилевской губернии.
Но увы, все это капля в море! Делянов большой грех несет на душе. Он совсем не помогает делу развития церковно-приходской школы, не поощряет, не ободряет, не направляет дело. Что хорошая, что дурная народная школа, ему все равно, и хороший священник, и хороший учитель не видят от министерства проявлений к ним участия и поощрения!
Истекшая неделя имела главным предметом разговоров и толков Высочайшее повеление на счет Кахановской комиссии. Надо сказать, что это распоряжение пришло как раз вовремя. Трудно исчислить как много эта злосчастная комиссия наделала вреда внутри России, заволновав умы и возбудив тревожные вопросы щекотливо политического свойства в среде помещиков, только что начинавшей успокаиваться. Я ежедневно получаю по несколько писем из провинции с вопросами: правда ли это, правда ли то на счет Кахановской комиссии, и при этом плач и сетования.
Но нет худа без добра. Существование и дебаты Кахановской комиссии дали несомненное мерило того, что может правительство ожидать от так называемых деятелей и своих, сановных, и общественных в либеральной сфере. Ясно, что ничего не умерло еще в головах наших петербургских сановников из того, что так гибельно извратило прекрасные намерения прошлого царствования; та же страсть либеральничать, в угоду каким-то стриженным и нигилистам, на счет правительственной власти и правительственного обаяния, та же легкомысленность в обращении с серьезными вопросами порядка и народной нужды; то же заигрывание с дурными страстями и инстинктами толпы еле-еле грамотной и кроме всего этого – то же незнание жизненной правды и провинциальной России.
Одним из поразительных эпизодов в этом отношении в Кахановской ком[иссии] за последнее время был эпизод с [Н. А.] Вагановым, заседающим в виде представителя Министерства двора и Ведомства уделов. Как такой заядлый красный попал в доверенное лицо у [И. И.] Воронцова[-Дашкова] – это Бог один знает, но после эпизода в Кахановск[ой] ком[иссии], будь я на месте Воронцова, я бы не потерпел его и суток при себе.
Шел вопрос о том, кому председательствовать в проектированном комиссиею уездном управлении. Большинство высказалось за то, что председателем должен быть уездный предводитель дворянства. [М. С.] Каханов заключает дебаты и спрашивает: значит, вопрос исчерпан, особых мнений нет. Все молчат.
Вдруг встает Ваганов.
– У меня особое мнение. Я прошу его записать и приложить.
– Какое?
– Председатель уездного управления должен быть избираем земством.
– А утверждаем?
– Никем! – нагло ответил Ваганов.
Все переглянулись. Никто не ожидал такой дерзкой противоправительственной выходки. Затем, когда стали расспрашивать и усовещевать Ваганова, он отбросил всех возражавших оппонентов и сказал: «Это мое убеждение, и я от него не отступлюсь!» К мнению Ваганова никто не присоединился.
Но Кахановская комиссия имела еще ту пользу, что она резко обнаружила разлад между Петербургом и его бюрократическим миром, и провинциею. Приезжие члены из провинции ни с чем не могли согласиться из того, что выработала Кахан[овская] коммиссия в виде основных положений реформы в провинции, начиная с сельского общества и кончая губернатором. Все предлагавшееся они нашли дутым и народу не пригодным.
Наоборот, все, что приезжие из провинции члены Кахан[овской] комиссии предлагали, ссылаясь на нужды жизни, все то петербургские члены комиссии отрицали или как слишком отсталое, или несогласное как будто с духом бывших реформ.
Самым видным из приезжих членов Кахан[овской] ком[иссии] был несомненно симбирский [А. Д.] Пазухин. Это молодой человек, умный, даровитый и, главное, неувлекающийся. Он практически знаком с нуждами русской жизни и не с луны хватает мысли для реформы, а прямо из прозаической правды.
По его мнению, предпринимать теперь какую-нибудь многосложную уездную реформу неосторожно, неразумно и бесполезно, так как не хватает главного, людей для нового какого-нибудь строя жизни в уезде. По его мнению, надо сделать лишь то, что крайне нужно и на что хватит людей в провинции.
Мысли Пазухина сводятся к трем главным вопросам: 1) к вопросу об изменении порядка земских выборов, 2) к вопросу об подчинении крестьянского мира и управления власти и контролю и 3) к вопросу о замене учреждения выборного мировых судей учреждением по назначению от правительства мировых посредников.
Цель этих легко осуществимых изменений двояка: 1) подчинить крестьян власти и 2) дать возможность помещикам жить в уезде безопасно и спокойно. Цель эта однако в зависимости от весьма существенного вопроса: как отнесется к вопросу об упразднении института мирового судьи и о замене его мировым посредником – Министерство юстиции?
Из разговоров с Дурново И. Н. я мог заключить, что мысль Пазухина весьма сочувственно ценится и Министерством внутренних дел. По мнению И. Н. Дурново, когда Кахановская комиссия окончит свои заседания, и весь ворох ее законоположений поступит к министру внутрен[них] дел[156], следовало бы немедленно приступить к осуществлению самого нужного: к правильному устройству полицейской власти в уезде, к кое-каким улучшениям в крестьянском самоуправлении и, главное, к восстановлению мировых посредников, как они были в 1861 году, с двойною властью, судебною и полицейскою. Разумеется, от Набокова и всей компании красных Госуд[арственного] совета следует ждать самого отчаянного сопротивления к осуществлению этой нужнейшей реформы, но надо верить и надеяться, что Государь прикажет Набокову согласиться или уволит его, но мысли о мировых посредниках вместо мировых судей даст осуществиться.
Вторым интересом дня – отъезд графа [Д. А.] Толстого, подавший повод высказываться разным толкам и мнениям. Но оставляя в стороне эти толки, интересно остановиться на том, что происходило по случаю отъезда графа Толстого в близком мире, его окружающем. Опять явился острый и роковой вопрос: как быть с [П. В.] Оржевским? Вопрос этот действительно роковой. Оржевский относительно себя и госуд[арственной] полиции отнял у графа Толстого совсем его личность. Для Оржевского графа Толстого нет, а есть игрушка и орудие в его руках. Оржевский отнял у гр. Толстого не только энергию, не только волю, но даже самоличность. Он действовал постепенно и исподволь, наводя страх на бедного Толстого, и довел его до мысли и даже до убеждения, что малейшее со стороны Толстого неподчинение его, Оржевского, воле, повлечет на него, гр. Толстого, немилость Оржевского, а немилость эта в свою очередь повлечет за собою предоставление гр. Толстого на произвол анархистов. Как ни невероятно и ни смешно это, но к сожалению это несомненная истина. И вот когда зашла речь об отъезде гр. Толстого, и он сообщил об этом Дурново, последний более чем основательно сказал гр. Т[олстому], что при таком продолжительном отсутствии его весьма неудобно делить управление министерством на две части, между им и Оржевским, так как немыслимо, чтобы ответственный перед Государем за министерство управляющий им не знал, что делается в области государственной полиции; мало того, постоянно может быть опасность от такого qui pro quo[157]. По общей полиции, напр[имер], в случае где-либо открывшихся беспорядков управляющий министерством предписывает одно, а Оржевский может предписать другое, даже совсем противоположное. Бедный Толстой согласился с этими доводами, но все-таки не решился изменить прежний порядок. Почти слезно, с нервною дрожью он упрашивал Дурново не настаивать на чем бы то ни было, что могло бы быть неприятным Оржевскому.
155
Составляющие этот блок листы имеют отдельную авторскую нумерацию.
156
Министр внутренних дел Д. А. Толстой.
157
недоразумение, путаница (лат.).