Страница 24 из 131
- Мы не против образования, - заметил Шаров. - Надо уподобиться вашему барану, чтобы не понимать этого. Ну, а интеллигенцию, которая живет и работает среди казачества, вы тоже относите к реакционной части?
- Слишком ее мало, чтобы о ней говорить. Может быть, вы считаете интеллигенцией горных инспекторов, совладельцев торговых фирм и компаний? Конечно, среди них есть даже люди с высшим образованием, они рекомендуют себя почтеннейшей публике демократами, сторонниками каких-то реформ, а по существу, это самые махровые эксплуататоры. К какой классовой категории их причислить, по-вашему, таких людей?
- Вы, разумеется, читали Ленина. Я вот тоже читал несколько его брошюр. Программа Ленина по аграрному вопросу является односторонней. Казачество никогда не поддержит такой программы...
- Ленин и его партия рассчитывают на поддержку рабочего класса и беднейшего крестьянства, - твердо ответил Василий.
Анна Степановна внесла дымящееся блюдо с пельменями и поставила на стол.
Важенин разлил водку в рюмки. Протыкая вилкой пельмень, усмехаясь, сказал:
- Вот она, сытая жизнь...
- Когда дует суховей, не о пельменях думать приходится, а лишнюю дырку на ремне прокалываешь, чтобы потуже подтянуть, - сказал Петр Николаевич. Ему не понравилась фраза о сытой жизни. У большинства казаков пельмени готовились только на заговение, перед постами, да в особых случаях - для гостей.
- Не у всех, не у всех... Это мы тоже знаем, - словно угадав мысли хозяина, заметил Василий.
Наблюдая за гостем, Маринка дивилась его неутомимости. Ведь прошел пешком тысячи верст, от далеких сибирских рудников; изнуренный голодом и лихорадкой, казалось, сохранил одну кожу и кости... Первые трое суток он только ел, пил кумыс и спал. Но уже на четвертый день попросил принести ему сапожный инструмент, быстро и ловко починил себе сапоги, исправил Гаврюшке гармонь, перебрал два седла, а Маринкино переделал заново. При этом Василий так умел рассказывать разные истории и бранить царя, что у Маринки захватывало дух.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
После многочисленных хлопот по закупке материалов, инструментов и найма рабочих, после многих крючкотворных условий, которые пришлось подписать с разными поставщиками и маклерами, Матвей Никитич, крепко подгуляв, поздно ночью вернулся домой и не помнил, как его уложили в постель... Под утро ему приснился такой дурной сон, что, проснувшись, он вцепился обеими руками в волосы и, чтобы скорей очухаться, дважды стукнул себя кулаком по голове, да так крепко, что громко охнул. Снилось ему, будто венчался он с Пелагеей Даниловной у протоиерея отца Евдокима и, когда тот надевал ему венец, Матвей Никитич показал попу кукиш, потом будто выдернул ему клок волос из рыжей бороды и, мало того, плюнул в дымящееся кадило... А главное, когда целовал невесту, то у нее оказались такие длинные усищи, что у него запершило в горле...
- Кто там живой! Дайте квасу! - крикнул он. - Приснится же такая мерзость!
Облегченно вздохнув, почесывая волосатую грудь, он начал вспоминать события вчерашнего дня. После кутежа в трактире "Урал" бешено гонял рысака по городу, потом плясали в номерах Коробкова с девками... "Срам-то какой, помилуй бог; вот был бы жив родитель да узнал... Слышал там разговор, что Пелагеюшка наняла нового конторщика, ну и бог с ней, может, успокоится... Никак этому ходячему гробу-бухгалтеру дал сто рублей, дурак старый, но тот умен, черт, хотя и тощеват, такие бумаги пишет - молитвы!"
Дверь в спальню тихо отворилась. Вместо прислуги с квасом на пороге в запыленном дорожном макинтоше стоял Родион.
- Здравствуйте, папаша. Не ожидали, что так скоро вернусь?
- Я квасу жду... Здравствуй. - Предчувствуя что-то неладное, Матвей Никитич опустил босые ноги на ковер, поскреб еще сильные покатые плечи и, со свистом откашлявшись, приглушенно спросил:
- Почему скоро?
- Утешительного привез мало, - хмуро ответил Родион, с беспокойством посматривая на всклокоченного отца. - Не вышло наше дело, папаша...
Буянов рывком отбросил спустившееся на пол тяжелое стеганое одеяло и сжал угол его в кулаке.
- Что ты, подлец, говоришь? Что ты мелешь? А ну-ка, повтори! - шептал он, дико вращая воспаленными глазами.
Родиону даже жутко стало от этого взгляда.
- Опоздали, - сказал он коротко, стараясь сдержать дрожь в опущенных пальцах. Отец был страшен.
- Как опоздали? Кто опоздал?.. Как это не вышло, сукин ты сын?! исступленно заорал Буянов и, комкая в руках одеяло, швырнул его в сына, потом вскочил, как поднятый из берлоги зверь, лохматый и гневный.
Поймав одеяло на лету, Родион попятился к двери, нажав задом филенки, выскочил в другую комнату и повернул торчавший в замке ключ.
- Убью-у-у! Ограбил! Разорил! - во всю мочь барабанил Матвей Никитич в запертую дверь. Послышался грохот брошенного стула, жалобный звон разбитых бронзовых настольных часов. Потом все затихло. Очевидно, первый порыв буйства прошел. Матвей Никитич, утихомирившись, просящим голосом крикнул: - Отопри же, дурак!
- В таком виде, папаша, с вами говорить нельзя. Изувечить можете...
- И изувечу! - пообещал Буянов. - Этакое дело упустил! Боже ж мой! Отца в пух и прах разорил! Да тебя, подлеца, четвертовать мало!
- Не за что, родитель, не за что... Сначала выслушайте толком, а потом уж браните...
- Отопри, тебе говорят! Квасу вели прислать и водки, а то я сейчас же умру, - уже немного спокойней заговорил Матвей Никитич.
- Малость повремените, все будет. Послушайте и не гневайтесь. Истинный бог, я ни в чем не виноват. Пока мы тут с гостями да со вторыми поминками занимались, все прозевали. Я как приехал, тотчас же пошел в полицейское управление, как вы приказывали. Там меня встретили и руками развели... Заявка, говорят, уже третьего дня зарегистрирована. А сами похихикивают. Я вам сразу же депешу послал...
- Какую депешу? Кто зарегистрировал? Чего ты, болван, мелешь! Участок - мой! Понимаешь, дурак! Слово дадено купецкое, задаток... Условие со Степановыми подготовлено, только подписать осталось... сегодня поеду... Да наше слово дороже всяких условий!
- Вот как раз мне и не сказали, кто зарегистрировал. Говорят, целый бочонок золота казне сдали да в дарственность горной инспекции чуть не целый пуд...