Страница 22 из 131
- Хорошая, здоровая кровь разве, ваше благородие, это погань? Со мной, например, была такая история. Когда меня, раненного, в Маньчжурии вытащил и спас один солдат... Помните, я об этом рассказывал?.. Доставил он меня сначала в какую-то китайскую фанзу, а там ихний лекарь дал мне хлеба с сырым мясом и свежую лошадиную кровь.
- И ты мог употреблять?
- Как молочко пил... Целебнейшее средство!
- Странный у тебя, Захар Федорович, скус... Ета надо иметь натуру... Ты, говорят, даже кобылятину с киргизами трескаешь?
- С превеликим удовольствием кушаю!
- Да ето же грешно!
- А вот отец Николай говорит, что лошадь самое чистое животное; куры, например, и свиньи черт знает в чем копаются...
- Отец Миколай, прости господи, сам бывший киргизец...
- Ну, это уж вы зря попрекаете, Гордей Севастьянович. Отец Николай такой же крещеный, как и мы с вами, и церковную службу знает превосходно.
- Он и трепака с казаками откалывает за мое почтение, ваш отец святой...
Сотский ввел в управление Петра Николаевича Лигостаева и Василия.
Увидев худого, желтолицего человека с гладко выбритой головой, Важенин, стараясь припомнить что-то, медленно поднялся и уперся руками в край стола.
Василий тоже измерял его зорким, упорным взглядом. Он сразу узнал казака.
- Здравствуй, Важенин, - раздельно проговорил Кондрашов. Печальная улыбка засветилась на его исхудалом лице, словно говоря: "Вот и встретились. Принимай незваного гостя".
Только сейчас, когда Важенин услышал этот голос, вгляделся в устремленные на него серые улыбчивые глаза, память воскресила вдруг темную маньчжурскую ночь и высокие стебли гаоляна, больно хлеставшие по раненым ногам. Небритый, в грязной шинели солдат тащил его на спине, а он, Важенин, обхватив руками крепкую шею стрелка, стонал и скрипел от боли зубами. Потом они сидели у костра. Солдат поджаривал на углях мясо убитой лошади и рассказывал казаку, как и за что он попал в арестантские роты.
- Здравствуй... Михаил! - растерянно ответил Важенин.
- Ты что... знаешь его? - поворачивая толстую шею к писарю, спросил атаман.
- Встречались!.. - Важенин дрожавшими пальцами перебирал на столе бумаги и кидал быстрые взгляды на своего маньчжурского товарища.
- Вы забыли, господин Важенин... Меня зовут Василием, - выручил его Кондрашов.
- Откудова пожаловать изволил, любезный? - постукивая тяжелой ладонью по эфесу казачьего клинка, спросил атаман, настораживаясь и дивясь такому странному знакомству его писаря. - Кто таков будешь?
- Административно-ссыльный, ваше благородие, - твердо ответил Василий и, не спуская с Важенина пристальных глаз, уверенно добавил: - Вид на жительство, выданный Пермским полицейским управлением, вручен господину Важенину.
Захар Федорович скомкал на столе какую-то бумагу и чуть не до крови закусил губу.
Петр Николаевич ничего не понимал. Василий запросто сказал ему, что паспорта у него нет.
- Где его документ? И почему мне вовремя не доложено? Ты мне, господин Важенин, ети кренделя выкидывать брось! Получил какую бумагу, изволь доложить, кого еще черти принесли ко мне в станицу!
- Да ведь с этой холерщиной, ваше благородие, все из головы вылетело, - торопливо роясь в столе, разыскивая несуществующую бумагу, оправдывался Важенин, мучительно соображая, как выйти из этого нелепого положения.
- Наверно, я дома оставил этот документ... А встречались мы с господином... простите, запамятовал...
- Кондрашов, - подсказал Василий.
- С господином Кондрашовым мы встречались вчера, временно я его на квартиру определил.
- А не упомнишь, что там писано в етом распоряжении?
- Как всегда... все по форме, - неопределенно ответил писарь.
Турков, немного поостыв, уразумел, что положение облегчается: не нужно составлять протокол, наряжать подводу и посылать конвойного, да еще в такое время, когда в станицу нагрянула холера... С опаской посматривая на исхудалое лицо Василия, он спросил:
- Чем хвораешь-то, любезный?
- Лихорадкой...
- Ага! Лихорадкой, значит, ета, еще ничего... А то поглядеть, больно уж тощой. Только прямо тебе скажу, что для лихорадки у нас климат неподходящий. Степь, жара...
Атаман словно в подтверждение своих слов вытащил из кармана широченных шаровар пестрый платок и стал вытирать вспотевшее лицо. И вдруг, как бы невзначай, спросил:
- А кровь тоже от етой болести пил?
- Какую кровь, ваше благородие? - удивленно пожал плечами Василий.
- А ты не отпирайся... Видели вчерась, как ты ложкой хлебал и куски макал...
- Да вы шутите, господин атаман!
- Зачем же... не шутим... В щелочку видели, ета, вот у него в анбаре, - показывая пальцем на Петра Николаевича, говорил дотошный атаман. - Чего тут отпираться-то... Нам очень любопытно знать...
- Куски макал?.. - Василий, вспомнив свой вчерашний ужин, рассмеялся. - Нет, господин атаман, смею вас уверить, кровопийцей никогда не был. Плохо разглядели... Ел я вчера обыкновенный свекольник, потому что десны больны.
- Так точно, ваше благородие, можете жену мою спросить, она сама приготавливала, - подтвердил Петр Николаевич, удивляясь, кто мог подсмотреть такие подробности.
- Свекольник! - вскакивая с места, крикнул Турков. - Ах ты, сучка рябая, едрена корень! Свекольник, значит?
Василий и Петр Николаевич, улыбаясь, снова подтвердили это. С толстых губ атамана срывались по адресу Агашки Япишкиной и Спиридона Лучевникова самые бранные слова.
- Эту язву, Агашку, бузницу, - она, говорят, стерва, в бражку табак подмешивает и протчее зелье, - выпороть! Слышишь, Захар Федорович?
- Слышу, - облегченно вздыхая, отозвался Важенин.
- Пусть сотский даст ей горячих, а Афонька-Коза (так прозвали вестового атамана казака Афоню) пусть ее за ноги подержит. Я ей, охальнице, из спины кровь пущу, чтобы людей не булгачила...
Истощив запас сочных слов в адрес шинкарки, Турков приступил к допросу Кондрашова:
- Значит, административно-ссыльный! Те-екс... Политический?
- Да, господин атаман, политический.
- Ты так отвечаешь, любезный, будто гордишься етим...
- Каждый думает по-своему.
- А ты не торопись. Судился за что?
- Совсем пустяки...