Страница 111 из 131
- Моего не видали? - скрестив на груди руки, озабоченно спросила Лукерья.
- Полчаса тому назад вымыл здесь голову и в контору пошел. Ничего не сказал. Сердитый такой, - оторвавшись от штопки, ответила Устя.
- Вот черт! Так и знала! Будешь тут сердитый... А ты, Васка, чего нюнишь? - обращаясь к Василисе, спросила Лукерья. Та рассказала и снова заплакала.
- Архип знает об этом? - Лукерья тряхнула мощными плечами и крепко, по-мужски, выругалась. - Значит, он теперь все заодно припомнит и наделает киселя.
- А еще что случилось, Луша? - спросила Устя и, воткнув иголку в край заплатки, отложила робу в сторону.
- Феляна Хаустов в казачью посадил (так называли тогда арестное помещение).
- Когда же?
- Ночью. Никто и не слышал... А мой с утра похмелился и дружка искать пошел... Значит, опять накуролесит... Опять придется узлы сматывать, задумчиво проговорила Лукерья. - А ты, Васка, не хнычь. Наша артель своих обидеть не даст. Вы еще новенькие, порядков не знаете, а у нас так: коли артель приняла, значит, заступаться будет. Сейчас к Фарскову пойду, расскажу ему.
Лукерья подобрав длинную юбку, скорыми шагами поднялась на пригорок и скрылась за ближайшей землянкой.
Когда Лукерья вошла, Фарсковы сидели за столом и всей семьей завтракали. Семья была дружная, крепкая. Трое сыновей, молодец к молодцу. Старшему, Никону, было лет под тридцать. Савка и Ларион - еще парни, одному восемнадцать, другому двадцать. Жена Никона Александра, тихая, молчаливая женщина, подавала на стол праздничную еду - мясную лапшу, блины и кашу. Жена Якова Татьяна Агафоновна, крупная, костлявая, еще не старая, помогала снохе.
Лукерью посадили за стол, но есть она не стала, заговорила об Архипе.
- Вы бы его, Яков Мироныч, хоть урезонили. Он вас уважает и послушает. Только жить начали, и снова заваруха. Опять на новые места перебирайся. Конешно, жалко Филимошку...
- Филимошку само собой. Тут на всю артель поклеп, что мы самородок хотели скрыть, - выслушав Лукерью, сказал Яков Миронович, степенно пережевывая сильными челюстями корку хлеба. Лицо у него было широкое, морщинистое, поседевшая борода почти наполовину закрывала могучую грудь. Дальше, до конца завтрака, он не сказал ни слова.
Лет пятнадцать тому назад Яков Фарсков перебрался в эти края на новые земли, построился, но через год сгорел. Два неурожайных года совсем подорвали и без того тощее хозяйство. К тому времени неподалеку открыли золотые россыпи. Яков подался с семьей искать фарт... С тех пор так и переезжал с прииска на прииск, а фарту все не было. В Кочкарске встретил Архипа Буланова, полюбил его за честность, простоту и неугомонный характер. Так и сжились; артелью нанимались, работали и артелью покидали опротивевшее место.
После завтрака, расчесав деревянным гребнем скобкой подстриженные волосы, обращаясь к сыновьям, Яков Миронович сказал:
- Из дому пока не отлучайтесь. Может, понадобитесь. А я пойду нашего атамана поищу...
- Можно и мне с вами, Яков Мироныч? - спросила Лукерья.
- Негоже бабам в мужское дело встревать...
Накинул на плечи поддевку из чертовой кожи и ушел.
Узнав об исчезновении Фан Ляна, Архип тотчас же пошел на квартиру к Кондрашову, но того не оказалось дома. Зашел в распивочную Мартьянова, выпил косушку водки, поговорил со знакомыми рабочими и решил отправиться прямо в казачью. Пробираясь по ольховым кустарникам к Марфину ручью, он увидел Устю с Василисой. Слезы женщины еще подбавили жару. Освежив лицо холодной водой, он мрачно сказал:
- Ишь ты, чего захотел, рыжий кот! Погоди, мы тебе так вымоем полы, век не забудешь!
Не успел Архип пройти сотню шагов, как на той стороне ручья показались двое ребятишек. На голове у них торчали бумажные колпаки, утыканные петушиными перьями. Заметив поднимающегося на пригорок отца, ребята спрятались в кустах. Когда он скрылся за крайней лачугой, мальчики вышли к ручью. Это были сыновья Архипа, девятилетний Егор и семилетний Ванек, крепкие, загорелые, черноглазые, похожие один на другого, как две капли воды. По приказанию матери они шли за родителем по пятам, чтобы в случае беды помочь ему...
- Куда следуете? - спросила Устя ребятишек. Строгое лицо женщины смягчилось хорошей, умной улыбкой. Она не раз видела этих мальчишек в синих рубашонках, с цыпками на ногах, с облезлыми курносыми носами. Не раз пробовала заговорить, но они, оглядев ее, молча отходили. Сейчас, при встрече лицом к лицу, отступать было некуда, да и видели они из-за кустов, как отец почтительно с этой женщиной разговаривал.
- Играем, - неохотно ответил старший. Младший, посапывая облупленным носом, мял испачканными пальцами кусок смолы, за поясом у него торчало несколько камышовых стрел, в другой руке он держал баночку из-под ваксы и бренчал ею.
- Что в баночке-то? - спросила Устя.
- Гвоздочки, - тронутый ее участливым вопросом, ответил Ванек.
- Зачем гвоздочки-то? Наконечники для стрел, что ли, мастерить?
- Ага! - обрадованно подхватил Ванек. - Тольки плохо держутся, отваливаются, Егорка не умеет мастерить, а Мишка умеет.
- Очень-то умеет твой Мишка! - горделиво сказал Егор. - Ну, пошли, что ли?
- Погодите! Я вас научу, как это делается.
Устя взяла у Ванька смолу, разделила ее на части, обволакивая в песчаной земле, скатала несколько шариков. Потом взяла стрелу, нацепила кусок смолы, в середину прикрепила гвоздик, и наконечник вышел на славу. Мало того, попросила куриное перо и достала из кармашка маленький перочинный ножик, при виде которого у мальчиков заблестели глаза. Забыв обо всем, оба присели на корточки, жадно смотря, как руки Усти превращали камышовый стебель в индейскую, с оперением на конце, стрелу.
- Ишь ты как! Глянь, Егор! - восхищался Ванек.
Так было положено начало большой дружбе между Устей и этими ребятами. Совместно было изготовлено полдюжины стрел.
Ванек вертелся у ног молодой женщины, как шустрый котенок, и все время не спускал глаз с перочинного ножика. Устя это видела и тихо улыбалась. Маленький "индеец" не выдержал и робко попросил:
- Можно ножик в руках подержать?
- Можно. Почему же нельзя?
- Эх, ты! - покачал головой Ванек и глубоко вздохнул.