Страница 19 из 22
Внимательное чтение летописей проясняет природу движения и дает ему вполне земное объяснение, настраивая на бдительность, показывая, что дети легковерно попадали под власть бесчестно настроенных и коварных взрослых, которые так уводили их в плен к язычникам. (Так говорят об отце отрока Николая. «Оттого-то и сам отрок погиб, – сообщает летопись, – и отец его в Кёльне принял негодную смерть» [6, с. 378 (MGH. SS. IX. 780)]). К детям присоединилось много негодных людей, которые грабили их, отбирая подаяния [6, с. 374 (MGH. SS. XVII. 826–827)]. Те, кто сумел отправиться в морское путешествие, по свидетельству Эльзасских летописей, был предан и продан в рабство сарацинам. Альбрик из монастыря Трех источников называет имена предателей – марсельских купцов Гуго Железного и Гильома Свиньи [8], которые владели кораблями и обещали перевезти детей без взимания платы на семи кораблях, два из которых разбились у острова Святого Петра. По прошествии лет папа Григорий IX приказал возвести там церковь Новоневинных младенцев, в которой выставлялись нетленные тела младенцев, выброшенных морем [6, с. 382 (MGH. SS. XVII. 826–827)]. Детей на оставшихся пяти кораблях предатели продали сарацинам. Некий просвещенный халиф, получивший образование в Париже, купил четыреста из них и оказал им большое почтение. Иным не повезло вовсе. В Багдаде на собрании сарацинских правителей были казнены восемнадцать отроков, не желавших отречься от христианской веры. Остальных заботливо взращивали в рабстве. Гуго и Гильом были казнены, но за участие в заговоре против императора Фридриха, а не за предательство детей.
Еще одно неутешительное разъяснение дано в «Историческом зерцале» Винсента из Бове, который, повествуя о событиях 1212 г., рассказывает о злом умысле Горного Старца. Так называли повелителя загадочных ассассинов [9], по сведениям Гийома Тирского и «Славянской хроники» Арнольда из Любека, – некоего народа численностью в 60 тысяч человек, в чьем ведении находилось десять крепостей с округами в Тирской провинции Финикии. Они выбирали себе правителя, которого называли Старцем и которому беспрекословно подчинялись [6, с. 277–278 (MGH. SS. XVII. 826–827)]. Старец держал в плену двух клириков и не отпускал их, «покуда они не поклялись, что приведут ему детей из Французского королевства. Полагают, что именно они слухами о ложных видениях и лживыми посулами соблазнили этих самых детей принять крест» [6, с. 277–278 (MGH. SS. XVII. 826–827)].
Походы повторились в движении пастушков в 1251 г. и 1320 г. Но всякий раз взрослые предавали сердечный импульс детей или использовали его в своих корыстных целях.
Мы знаем, что художественная литература часто интуитивно называет и разрабатывает проблемы, которые впоследствии получают научное осмысление, оказываются подтвержденными самим ходом истории. На рубеже XVIII и XIX веков произошло художественное открытие детства английскими поэтами-романтиками, которые впервые с проникновенной глубиной исследовали особую пору в становлении души человека и вскрыли ее значение в становлении личности. Приоритетная роль в раскрытии сущности детства поэтическими средствами принадлежит Уильяму Вордсворту (1770–1850), поднявшему тему детства на такую высоту, что ей под стать стал возвышенный и торжественный жанр оды [16]. В высоком жанре поэт доносил до читателя идеи о том, что младенец приходит в мир не в полной наготе и неведении, но облаченный облаками Божественной славы с памятью о Божественном мире – общем доме всех душ. Углубляясь в детские воспоминания, поэт рассказывает об отзывчивости детской души на уроки, полученные от общения с природой, которая, по его словам, воспитывает человека красотой и страхом. С ним навсегда остается ощущение таинственного дыхания во время прогулок по вересковым пустошам, оглушительная радость победы от взятия вершины, с которой открывается прекрасный вид окрестностей. Отчаяние и страх, испытанные в момент, когда поскользнулся на уступе скалы, добираясь до гнезда ворона, перерастает в философское рассуждение о том, как природа дает понять, чего человек совершать не должен. Вордсворт говорит о таинственной мастерской по производству человеческих душ. Природа нежными касаниями воспитывает существо, которое посчитает достойным, всегда пробьется к нему, отыщет, но если человек окажется нечувствительным к легким и мягким знакам, то непременно применит более жесткие средства. Бессонные ночи, слезы, горести, угрызения совести – все проходит не бесполезно для становления и обрамления души. Воспитание продолжается до тех пор, пока существо не становится достойным замысла о нем. Разум и Дух Вселенной воспаляют в нем высокую, ничего общего не имеющую с вульгарным пониманием страстность, уча слышать знаки в биении своего сердца [17, с. 637–639]. Замечательная поэма У.Вордсворта «Прелюд» остается непереведенной на русский язык.
В связи с обсуждаемой на конференции проблемой представляется важным обратить внимание на роман братьев Стругацких «Гадкие лебеди», вышедший в 1970-х гг. В романе взрослые испытывают страх перед детьми, готовыми выстроить мир на принципиально иных началах, где не будет места лжи и притворству. Дети у Стругацких отвечают на испуг взрослых, объясняя, что страх возникает из самого устоявшегося образа мыслей, из представлений о том, что строить можно только предварительно что-то разрушив. Юные умы в романе Стругацких утверждают, что станут строить, ничего не разрушая и никого не заставляя менять образ жизни и убеждения. К сожалению, такой принцип строительства оказывается в романе не развитым, не прописанным, о чем говорил в недавнем интервью Борис Стругацкий, признавая, что роман слишком опережал время и не получился таким, каким был задуман.
К числу авторов, прекрасно чувствующих проблему устремленности новых детей, их озаренности и светоносности, разрабатывающих ее в художественных произведениях путем создания ярких и запоминающихся образов, относится замечательный писатель и педагог Владислав Петрович Крапивин, долгие годы возглавлявший в Свердловске отряд «Каравелла», имевший статус пионерской дружины. Своеобразие его художественного и педагогического творчества состоит в прямом обращении к детям с целью поддержки их уникальности, воспитания характера, формирования представления о нужности рождающихся в них импульсов, которые направлены на изменение мира и исправление жизненных ситуаций. В.П.Крапивин учит видеть суть явления, каким бы странным оно ни казалось внешне, и оставаться верным себе. Герои Крапивина всегда проявляют несгибаемую волю и всегда оказываются в ситуациях жесткого выбора. Читатель осознает, как трудно, но одновременно красиво оставаться верным себе.
Сегодня В.П.Крапивин – автор 30-томного собрания сочинений, его произведения переведены на многие языки мира, включены в японскую антологию русской литературы для детей. Под его пером появился цикл повестей с общим названием «В глубине Великого Кристалла», каким автору видится Вселенная. Он пишет о том, что происходит на стыках граней Кристалла и в витках многомерного Сопределья. Дети проходят локальные барьеры Со-пределья, не замечая их. Взрослые застревают. Героям Крапивина приходится прорывать темпоральную петлю – кольцо времени, чтобы спасти друзей, с которыми они всегда связаны незримыми сердечными связями. Критика признает писательские достоинства В.П.Крапивина, ставшего лауреатом ряда литературных премий и способного увлечь читателей не меньше, чем широко тиражируемые западные авторы [10, с. 55].
В повестях В.Крапивина появляются категории особых героев. Во-первых, это пограничники пространств – ребята, собирающиеся с разных граней Кристалла. Способность проникать в Сопределье приходит к ним как предчувствие во сне. Описание такого предчувствия детализировано и проникновенно. Оно заставляет всматриваться и учит разбираться в своих ощущениях: герой бежал по скользким стеклянным ступеням и «ухнул в мерцающую искрами пустоту. Пустота стала плоской, выгнулась, гибко соединилась в кольцо Мёбиуса. Кольцо лопнуло, разлетелось черными бабочками. Он оказался на утрамбованной, горячей от солнца глинистой площадке среди желтых скал. <…> Он не знал еще, что эти сны – первый сигнал о возможности прямого перехода. Что скоро клетки его тела, его нервы не во сне, а наяву научатся отыскивать среди граней мироздания межпространственные щели, и он уже сам, добровольно, будет кидаться в этот страх чудовищного полета из одного мира в другой. В страх, от которого нельзя избавиться и к которому нельзя привыкнуть» [11, с. 92–93]. «А может, не так уж страшно? Зажмуриваешься, появляется в сознании тонкая зеленоватая нить, потом еще несколько – со светящимися узелками на перекрестьях. Их не видишь, а скорее чувствуешь. Потом возникает за светлым пятнышком одного узелка ощущение того места, куда ты стремишься. <…> Это очень близко. И в то же время чудовищно далеко в бесконечной глубине черной щели между неудержимо скользкими невидимыми плоскостями. И надо пересилить себя, зажать в себе ужас, шагнуть вниз, в падение…» [11, с. 96].