Улыбка химеры

Письмо было месячной давности. Мама писала, что все с ней хорошо и Дом инвалидов оказался не такой страшный. Чтобы Саня вел себя хорошо, не плакал и не очень всех доставал. Что когда-нибудь они все равно будут вместе.

До этого «когда-нибудь» надо было еще дожить! Но ничего. Он выдохнул и начал стараться.

Сергей вышел из мастерской, на ходу вытирая руки замасленной тряпкой, и присел на бревно чуть передохнуть. Рыжие вихры потемнели и слиплись надо лбом от пота, но на затылке коротко стриженные колечки вспыхнули на закатном солнце червонным золотом. Жаль, сам Сергей не мог видеть себя со спины. Любимая шутка в классе: «Серый, стой! – Да какой он Серый, когда он рыжий!» «Не рыжий, а золотой», – обязательно поправляла Лерка, если оказывалась рядом и была в настроении.

Впереди до самого горизонта раскинулось огромное поле. Зрелые колосья гнулись под тяжестью и натужно шелестели на ветру. Ложились волна за волной, а после медленно, с трудом поднимались. Желтое бескрайнее море. «Когда волнуется желтеющая нива…»

Сережка помнил, как перед первой сельскохозяйственной практикой Дуся долго втюхивала наивным мелким десятилеткам, как же им повезло.

– Вы увидите, как растет хлеб, узнаете, откуда на стол попадает молоко! Общество специально расположило школы в сельских районах, подальше от городов. Общество хочет, чтобы все дети, без исключения, росли на свежем воздухе, на парном молоке, чтоб вдоволь набегались босиком по полю.

Про босиком – это она, конечно, приукрасила. Как и про вольный бег. Поди побегай по этому полю, когда влажные комья вспаханной земли сразу забиваются в сандалии, а колосья впиваются в кожу колючей остью не хуже кактусов. Да и не до бега им было. В первую практику их поставили на прополку, и спины у них к концу рабочего дня едва разгибались. Хоть и трудились они только до обеда, не больше четырех часов в день.

– По-настоящему экологически чистые продукты невозможно вырастить без реального человеческого участия, не вложив в каждый колосок, в каждую капельку молока частичку души, – втолковывала им Дуся.

Дуся честно гнула наравне с ними свою бедную больную спину, без конца снимая и протирая очки, которые нещадно заливал пот.

Когда они стали старше, настолько, что им уже можно было объяснить про пирамиду Маслоу, Дуся с жаром колотила в классе указкой по основанию пирамиды:

– Без удовлетворения базовых потребностей все остальное делается неважным и невозможным! Без еды и воды человек попросту умрет! Вы должны гордиться тем, что, несмотря на юный возраст, вносите вклад!

Им таки было чем гордиться. На закрепленных за школой сельхозугодьях все делалось руками учеников. Каждому находилось дело по силам и возрасту. Не так много, не так часто. Чтобы это, упаси бог, не мешало учебе. Слава богу, учеников в школе много. Один начнет, а другой закончит. Да и школа в государстве не одна.

Однако все строилось на этом. Везде, где надо, вкладывались именно их частички души.

По идее, Сергей должен был все это со временем возненавидеть. Но ему, наоборот, классно было сознавать, что они без дураков делают нужное, стоящее дело. Что без них и хлеб не вырастет, и картошка останется невыкопанной, в земле. Коровы будут сутками мычать недоеные, поросята пищать некормленые, а у людей в городах и весях не будет ни мяса, ни молока.

Когда в конце рабочего дня Сергей, теперь уже квалифицированный механизатор – а чего, если он в двенадцать лет впервые на трактор сел? – вот так сидел и смотрел на поле, он чувствовал себя здесь хозяином. Это было его поле, каждый колосок был ему здесь знаком. И пусть другие, если хотят, думают по-своему. Ему не жалко, пусть они обманывают себя. Как это может быть чье-то еще, если этот кто-то никак здесь ни во что не вложился?

Может, и правда не уезжать никуда? Поступить на заочку в агрономический, выстроить дом прямо на краю поля и сидеть по вечерам на крылечке, всматриваясь в бескрайнюю даль. Интересно, что скажет на это Лерка? Ей-то ведь явно хочется в город. Где театры, проспекты, косметические салоны и магазины…

Впрочем, до окончательного решения у них еще впереди пять лет! Может, он еще и сам передумает.

Сережка на всю жизнь запомнил, как Дуся вывела их, десятилетних, на поле и он впервые увидел горизонт. Его будто вытряхнули наружу из тесной коробки! В городе ведь все кругом заставлено домами. А тут вдруг со всех сторон оказалось сплошное небо. Он слово бы парил в воздухе, крохотная точка в бескрайнем мире. Небо кончалось где-то далеко-далеко, за полем.

– А можно туда? – спросил он у Дуси. – Я хочу посмотреть, где оно кончается.

– Конечно! – сказала Дуся. – Потом, со временем. А пока… Мы ведь пришли работать.

– Так что ты выбрала в результате?

– Сама не знаю. Честно! Писала, что в голову взбредет. Литература, философия, два иностранных языка, история мировых религий. Случайный набор какой-то.

– С языками, кстати, совсем не глупо. Языки всегда пригодятся. С языками можно за границу за общественный счет кататься. А историю религий зачем?

– Просто. Хочу понять, как это устроено.

– А в личном что написала?

– Извини, Лерка, но личное – это личное. Как дойдет до дела, узнаешь.

– У ти бозе мой, секреты у нас! Можно подумать, кто-то не в курсах, что ты по Ерофееву который год сохнешь. Зря что ль он ведра за тобой на картошке таскал? А что, он прикольный. Не то что мой Серый – валенок валенком. Только и радости, что свой.

– Да ну, глупости! С Сашкой мы просто друзья. Да и зачем ему? Он и без меня прекрасно устроился.

– Ну, баба под боком еще никому из них не мешала.

– Да нет, Лер, Сашка – он совсем по другому делу.

– Да ну? А на что поспорим? Так просто не бывает! Разве что… если… короче, это уж совсем не про Ерофеева.

– В смысле как «поспорим»? Ты что, пойдешь проверять?

– А хотя бы. Ну раз у тебя у самой кишка тонка.

– Да ну, при чем тут… Проверяй сколько влезет. Что только Серый скажет?

– А его не касается! Что я за него, замуж, что ли, вышла? Хорошо, если не Ерофеев, то кто?

– Девчонки, хватит болтать! И так химия в голову не лезет, а тут еще вы над ухом стрекочете. Я из-за вас завтра провалюсь!

– Ты что, Анечка?! Ты не можешь провалиться! Мир тогда перевернется! Останется без гениального врача!

– Ладно, Маш, валим отсюда. На воле договорим.

– Смотри, Машка, досмеешься! Чем болтать, сама б свое почитала. Лерке что, у нее все схвачено. Для нее учебный год уже окончился. А у тебя как бы с обществоведением сюрпризов не вышло. Ляпнешь что-нибудь не то, а там же не только Максим, там комиссия. И плакали твои языки с религиями.

– Ань, ну что я могу поделать? Я жаворонок. Вечером голова бастует. Ни на чем сосредоточиться не могу. Встану завтра часиков в шесть и спокойно все повторю. Экзамен же в десять только! До десяти сто раз успею взад-вперед учебник прочесть. Уложится. Слава богу, не химия.

– Ну смотри! Тогда хоть возвращайся не поздно!

– Слушаю-с, маменька. – Машка делает шутливый книксен.

– Не волнуйся, Ань! Я ей не дам загуляться. Если что, палкой домой загоню.

Она проснулась как обычно, без десяти шесть. Пять минут полежала в постели, потягиваясь и щурясь, счастливая уже тем, что не надо немедленно вскакивать и куда-то сразу бежать. Первый экзамен в десять. Времени еще бездна.

Вокруг, как всегда в подобную рань, царила полная тишь. Девчонки спали с обеих сторон от нее, сладко посапывая. Лерка, как водится, во сне бесстыдно откинула одеяло и теперь раскинулась на кровати во всей красе. Сколько раз говорили, чтоб надевала на ночь трусы! Но ей же хоть кол на голове теши. Не факт, что она и днем-то их носит.

Аня как раскрыла с вечера свою химию, так и заснула, уткнувшись в нее носом. Из-под одеяла торчат худенькие, острые лопатки и мальчишеский стриженый затылок.

Из угла, где должны спать Алена и Злата, не слышно ни звука. Небось опять зависли у своих бойфрендов. Достанется им, если узнают! А может, уже и нет. Может, все и так всё уже давно знают. А что? Мы ведь взрослые. Нам всем по шестнадцать лет. И мы же не виноваты, что учебный год все никак не окончится.