Страница 12 из 32
– Эй, деваха! Свинти-ка декабриста! – крикнул ей Эдик.
– Ай, не могу я, не умею, – ответила она.
– Ну, блин, молодежь!.. – в сердцах воскликнул Эдик и отодвинул в сторону Васю, потом Валю и нагнулся, чтобы схватить кролика, да тот вдруг подпрыгнул высоко, сверкая белками глаз, и кинулся мимо, к выходу. – Держите, вашу мать!..
Валя не двинулась, Вася вроде сделал шаг, но схватить и не попытался. Кролик приближался к выходу. И тогда Хомяк выкинул вперед ногу и прижал кролика к брусу косяка. Подбежавший Эдик перехватил кролика за заднюю лапу и поднял высоко, потом поймал вторую лапу, а другой рукой взялся за уши, быстро оглянулся, положил кролика на крышу одной клетки, над которой не было второго яруса и, кхакнув, резко дернул руками в разные стороны, так что послышался хруст рвущихся жил, костей, мышц и звонкий вскрик кролика.
И все было кончено. Вася и Валя ошеломленно глядели.
– Французский метод у вас безупречен, Эдуард, – проговорил Хомяк.
– Хоть университетов мы и не кончали, – откликнулся Эдик.
И они вышли, унося кролика. Валя посмотрела на Васю. Лицо ее было белее снега, глаза глубоко чернели. Губы растягивались в какой-то улыбке.
– Дерьмо… зараза, – выругался Вася, но голос его был смешно высок и пискляв.
Прочистив горло, он выругался еще раз, но сильно картавя:
– Дерльмо, зарлаза…
Валя ничего не говорила.
– Дай мне сигарету, – попросил Вася.
Но она ничего не отвечала.
– Я бы закурил, – снова сказал Вася. – Выкурил бы целый косяк. Слышь, Вальчонок?
– А? – словно бы очнулась она.
– Говорю, дай мне сигарету.
– Нету, там остались, – проговорила Валя.
Она так и стояла столбом, хлопая глазами. А Вася задвигался, снова взялся за веник, совок.
– Ну что, – рассудительно говорил он, – все правильно, зараза, это же не Кэрролл с его искривленными пространствами. Тут так. Да. В Англии тоже тушат крольчатину. Подают с зеленью, соусом…
Валя закашлялась, зажала рукой рот и выбежала вон. Вася удивленно провожал ее взглядом.
– Хых. Хы-хых-хихи… – начал он заходиться своим странным смехом. – Хыхых-хихи-ха…
Валю он нашел в вагончике. Еще издали увидел дымок над трубой вагончика. Внутри было непривычно в этот час тепло. Валя сняла пальто-куртку. Тряпкой она драила стол.
– Ты перепутала, Вальчонок, – сказал Вася. – Убирать надо шед.
Она посмотрела на него и ничего не ответила.
– Ладно, уже скоро обед, – пробормотал Вася.
Но после обеда Валя отказалась идти с Васей в шеды. Вася убеждал ее, уговаривал, ругался, грозил – все бесполезно. Она отмалчивалась, смотрела в сторону и занималась уборкой: мела веником грязный пол, перемещала с места на место всякие вещи…
Наконец он сдался, согласился вторую половину дня отработать и за себя и за нее и ушел.
В пятницу Надежда Васильевна сказала, что завтра банный день и они могут прийти мыться. И на следующий день они пошли в баню, хорошую, бревенчатую, стоявшую на отшибе у реки. Первой мылась Валя, а Вася сидел на колоде, смотрел на оголившиеся берега, словно истекающие черной кровью. Два дня сильно светило мартовское солнце. А зима, как все последние зимы, была малоснежной и не морозной. Лед на реке набухал, темнел. В воздухе пахло весной. Валя долго не выходила, Вася начал уже беспокоиться, не угорела ли она там… Хотя сам же ее предупредил, что одежду пора выстирать, запах уже нестерпимый. Наверное, она и стирала. И наконец вышла в длиннополой своей куртке и в кроссовках, с голыми ногами, держа куль мокрой одежды. Мокрые волосы были заплетены какой-то замысловатой короной, лицо ярко розовело, карие большие глаза блестели. Вася Фуджи глядел на нее озадаченно.
Валя кивнула на дверь, и он пошел мыться. Ей-то он наказал все выстирать, а самому то же делать не хотелось. Да и смены, как говорится, белья нет. Но все же взялся и он за стирку. И, все закончив, хорошенько выкрутил штаны и надел их. Рубашку и свитер надевать не стал, а пальто надел на голое тело, как и Валя. И потопал к вагончику.
В вагончике было прохладно, Валя ходила в куртке.
– С легким паром! – приветствовала она.
Вася взглянул на нее растерянно.
– Ну, так в деревне говорят всегда, – объяснила она.
– А, как в кино, – ответил Вася. – В этом дурацком… постоянно перед Новым годом крутят… Так и называется, зараза…
Вскоре он почувствовал, что в вагончике все-таки холодно, и посетовал, что Валя не удосужилась затопить печку. Да и вещи надо сушить. Он вышел за дровами.
Железная печка быстро нагревала вагончик. Минут через двадцать стало уже жарко. Валя расстегнула пальто.
– А на что повесим-то одежу? – спросила деловито она.
Вася принялся искать веревку, но обнаружил только моток проволоки и натянул ее через весь вагончик. Валя повесила свою одежду, а потом и Васину.
Вася сходил за очередной порцией дров и, вернувшись, чуть не выронил поленья. Валя ходила в трусиках и лифчике. Он стоял и смотрел на нее. Она зыркнула в его сторону.
– Вася? Чего?
Он кашлянул.
– Вот… дерьмо-то… – пробормотал он, сгружая поленья, и снова посмотрел на розовую Валю.
– Чего, чего? – говорила она. – Жарко-то, душно, аж парит, как летом перед грозой.
Вася сел на свою койку в пальто.
– У тебя же штаны мокрые, Васечка, – сказала она, подходя и трогая штанину. – Вон лужи натекли. Сымай. Сушить надо.
– Ладно! Высохнет, – ответил Вася, но встал, пощупал матрас, потом провел рукой внутри пальто.
Пришлось штаны снять и повесить.
– А в лапсердаке не жарко? Не жарко-то? А? А? – говорила Валя заботливо.
– Нет, – ответил Вася, утирая бусины пота на одной щеке, потом на другой.
Быстро темнело, Валя зажгла спичку, склонилась над лампой. Вася отворачивался. И снова смотрел на ее спину, бедра. Корону она развязала, и мокрые концы волос прилипли к спине.
Гребешок лампы затрепетал под закопченным стеклом. Валя наполнила чайник водой, поставила его на печку.
– После бани положена рюмочка-другая, – проговорила она, – а мы попьем чайку. У нас в деревне пили с липовым цветом.
– Водку? – спросил Вася.
– Чай. А водку и не пили совсем.
– Да ну? – спросил Вася.
Она кивнула.
– Ага. Только самогон да бражку, ежли невтерпеж было.
– Хых-хахы-хи-хи, – засмеялся Вася. – А я уж было подумал, там у вас ислам все приняли, что ли.
Валя посмотрела на него и перекрестилась.
– Или… там и была Святая Русь. Так бывает, ищешь, ищешь, а оно рядом, – добавил он.
– Ты ищешь? Васечка? А? А?
– Я? Да это Никкор чего-то замудрил насчет Святой Руси, мол, в поиски ударился. И меня хотел впрячь. Какая еще… хыхыхых-хи-хи-хи… Я же атеист, Вальчонок. Ни во что не верю. А ищу свободу.
Чайник задребезжал крышкой. Валя насыпала заварки.
– Про Святую Русь – это сказки поповские, – говорил Вася, наливая чая в кружку. – Не было никогда. Русь – это вечные пытки да казни. Вот в это поверишь. Меня, зараза, пытали. Я это сам знаю. Теперь гоняют, как зайца, хых, кролика этого новозеландского. Вот дерьмо-то полное.
Валя протянула руку и погладила его по волосам.
– У тебя снова волосы мокнут, – сказала она. – Сыми лапсердак свой.
По лицу Васи и вправду катился пот.
– Что ты, как казах в пустыни, – добавила Валя.
И Вася засмеялся – дробно, мелко, заливисто, заразительно. Так что и Валя не выдержала и стала смеяться – сочно, хорошо, молодо.
– Откуда ты знаешь? – спрашивал он сквозь смех.
– Так Мартыновна говорила.
– А, эта Заратустра… то есть… хых-хи-хи-ха-хиххи…
И тут Валя сквозь заливистый смех позвала:
– Иди ко мне, иди, иди, Васечка.
Вася сразу перестал смеяться.
– Иди, иди, – звала Валя, ставя кружку на стол, вытирая ладонью губы. – Ну иди, чего? Чего ты?.. Или я к тебе…
И она как-то плавно встала. Да, все ее движения обрели пластичность, выразительность.
– Нет! – крикнул Вася фальцетом.
И Валя остановилась.