Страница 8 из 14
– Как же я пойду к тебе на службу, великий княже, если у меня под Киевом семья в поместье? Да и кем меня возьмешь? Мечник у тебя есть, показали мне его сегодня за столом в гриднице.
– Я бы мог взять тебя боярином-радником, как у поляков живет, при дворе зятя моего короля Болеслава. В боярский совет, но не в ближний (те у меня ежедень на службе и за столом), а в большой. Будешь мне служить, только когда понадобишься. А короля Гейзу, в первую же встречу с ним, я попрошу посвятить тебя в рыцари. Это для верности, чтобы мои бояре-пузачи на тебя меньше косились. И доля твоя в добыче, как у приятеля твоего Радко.
Кровь хлынула Хотену в лицо. Такой чести он не ожидал. И тут же, будто поощренный княжеской милостью, разум его выдал приемлемое решение:
– Благодарю, великий княже, за великую твою ласку, за великую честь! Разумеется, я иду к тебе в бояре с радостью. И вот что я придумал. Ты ведь не увольнял меня тогда, три года назад, со службы своей?
Князь Изяслав покачал головой.
– Ну вот, а теперь мы можем условиться, что я просто продолжу службу, но уже не мечником, а боярином твоим, великий княже. – Слово «боярин» произнес Хотен бережно, будто пробуя осторожно языком на вкус. – И не станем кричать о том на всех углах, тем более что поручение твое будет тайным.
– Хитер, хитер ты, боярин новоназначенный! – ухмыльнулся князь. – Однако таким ты мне и нужен. Вот теперь, наконец, о деле.
Впрочем, начал князь Изяслав довольно издалека. Он сказал, что и сам понимает опасность приглашения иноземных войск для усобицы на Руси. Правду сказать, венгры и поляки при этом немногим лучше половцев. Добро, что пока речь идет о войсках его близких родственников и сердечных, надежных друзей, королей Гейзы и Болеслава, однако худо, что военачальники венгров и поляков проведывают дорогу в Русскую землю. Сейчас они как друзья его, великого князя, приходят, а повернется течение дел в другую сторону, легко придут и врагами. На киевские полки надежда слабая, они хорошо воюют, только если их драгоценному городу угрожает опасность…
– Однако же, великий княже…
– Что сказал, то сказал. Нечего тебе защищать твоих киевлян, вовсе не в них дело сейчас! Вон и приятели мои сердечные, вожди черных клобуков, присоединяются ко мне, как только начну побеждать, не ранее. И вот что я придумал. Без иноземной подмоги окончательной победы над Юрием и Володимирком мне не видать, вот я и приглашу иноземных вояк, да только таких, что будут токмо мне подчиняться. Наемных варягов приглашу и немцев, коим буду платить за воинские их труды. Половцев диких и хазар – в конницу, почему бы и нет? А нанимать буду их по одному, а не целыми дружинами, как поступали мои предки. Это чтобы труднее им было между собою сговориться. Там посмотрим, как сподручнее будет: или ю-ри-гельт (вот, и словечко немецкое затвердил!) платить, годовое жалованье, или кормить и поить, как наших дружинников, и давать долю в добыче.
– Если деньгами, так каждый немец будет, пожалуй, на отдельном костерке свою похлебку варить, – усмехнулся Хотен.
– Да пусть варит! Главное, чтобы на войне мои приказы выполнял, а не как твои земляки-киевляне: хотят – наступают, не хотят – шлют гонцов, что пора-де им, хоробрам, и по домам… Ты бы лучше не об отдельной немецкой похлебке заботился, а спросил бы у меня, где я денег возьму на наемное иноземное войско?
– Не думал я, великий княже, что твоя казна сейчас настолько полна, – осторожно заметил Хотен.
– Состояние моей казны есть державная тайна! – погрозил пальцем князь Изяслав. – Однако казна тут ни при чем. Если и пусто там сейчас, мечом добуду, сколь надобно мне – так не раз уже бывало. Наемному войску я заплачу не из нынешней своей казны, а из денег, которые добудешь для меня ты, боярин мой ты новый, свеженький, с пылу с жару.
Хотен почувствовал, что его пот прошиб. Кого это задумал ограбить князь Изяслав и почему выбрал для сего злого дела его, человека мирного? Разве мало у князя бессовестных рубак? И стоит ли того боярская честь?
– Ты должен найти и выкопать большой клад. Ты человек честный… Любишь, любишь злато-серебро, а честный… Чужого, не заработанного не возьмешь. Я бы мог найти другого хитреца-мудреца, который и честным бы казался, и денег не любил бы… Только кто угадать бы мог – может быть, он как раз на большой куш и польстился бы? Может быть, он как раз такого куша всю жизнь и ждал? А ты показал себя добре дважды – и когда вместо денег или награды целым табуном конским попросил у Башкорда жизнь ничтожного раба-персиянина, и когда с казной моей в Киеве так бережно обошелся. Представляешь, как зачерпнул бы из нее приятель твой боярин Петр, если бы я свалял дурака и написал бы ему такую же грамоту, как и тебе?
Хотену стало неловко. Ведь у него руки просто не дошли тогда до великокняжеской казны – очень уж увлекся розыском убийц Игорька-хорька, да и мечтами о Несмеяне… Время ли сейчас об этом вспоминать? Ведь куда важнее, что клады ему искать еще не приходилось. Он честно признался в том князю Изяславу, а тот только отмахнулся.
– И митрополит отец Клим о тебе хорошо отзывался. Он здесь, со мною, ты ведь знаешь?
– Да, великий княже, на Киеве суздальские бояре все грека ждут, из Цареграда.
– Долго ждать будут. Отца Клима признают епископы большинства княжеств. Отец Клим считает тебя книжником и в душе настоящим христианином, чему я, признаться, дивовался, однако не стал и разуверять доброго отца Клима. Теперь о кладе. Он закопан был дедом моим Владимиром, а его тайну дед открыл мне за несколько месяцев до смерти своей. Дед тогда побил горшки с моим отцом, обижался и на младших своих сыновей, а вот ко мне благоволил. Может быть, потому что отец долго держал меня на посылках, не знаю, а я так и рвался повоевать… Сейчас святые отцы и деды наши, в рае своем восседая, конечно же, стремятся, как могут, помочь нам, их потомкам, однако при жизни им было трудно с нами, а нам немало приходилось вытерпеть от них. У тебя-то самого как жизнь с отцом складывалась?
– Обычно, великий княже, как у всех… Я его любил и уважал. Конечно же, хотел ему подражать, и вот тоже стал сыщиком. А батька мой был убит на службе отцу твоему великому князю Мстиславу, когда мне было только двенадцать лет.
– У нас, у Рюриковичей, не как у всех. У вас отцу и сыну нечего делить, разве что любовь жены и матери. А у Рюриковичей младенец привязывается больше к кормилице, а мать видит издали. И вообще у князей семья не так дружно и тесно живет, как у простолюдинов, о чем тебе, небось, известно. Зато, правда, и муж с женою, – тут князь Изяслав усмехнулся, – реже дерутся. А в первую голову у нас отца и сына ссорит власть. И чем выше положение обоих в княжеском роду, тем глубже распря. Ты скажешь, великий князь может дать сыну удел и тем поделиться властью, вместе с тем и отделив его от себя, но сколько раз в таких случаях сын, укрепившись в своей волости, начинал грозить оттуда собственному отцу! Для чего я это тебе рассказываю? Дело того требует. Ты должен знать все, чтобы не осуждать поступки моего деда Владимира, кои чернь может легко осудить.
– Как могу я осуждать великого князя киевского Владимира Всеволодовича, а по-народному Владимира Мономаха? – искренне поразился Хотен. – Я видел его не раз, и отец мой покойный его боготворил…
– Ты видел его мудрым старцем в благородных сединах, на арабском коне в золотых доспехах, а я иначе… Впрочем, знаешь ли, как ни любил я деда, как ни преклонялся перед ним, в чем-то я понимал тогда и своего отца. Ему было под пятьдесят, моему отцу, у него уже внуки были, и он был могуч и свиреп, так и рвался отвоевывать у поляков земли по Бугу. И представь, что волю такого мужа подавлял осторожный старец, которому и в голову не приходило передать старшему сыну власть! Так вот, незадолго до смерти своей дед вызвал меня к себе из Смоленска, при этом посол его загнал двух коней. Я пустился в путь, еле успев переодеться после охоты, и ввалился к нему в ложницу, как был, в дорожной пыли. Дед, вопреки моим опасениям, оказался бодрым и веселым. А начал с того, что посмеялся надо мной: уж не вздумал ли я, что он возжелал посадить меня на киевский золотой стол? Потом заперся со мною наедине, вот как я с тобой, и сперва долго выспрашивал меня, что я думаю о дядях и о старших племянниках как о державных мужах. Потом изложил, не торопясь, свое мнение о них, и я изумился: наши мысли почти во всем совпали…