Страница 16 из 43
Дом еще только строился. Отец был на стропилах, а мать вышла навстречу очень встревоженная.
– Ну, что он набедокурил?
– Ничего особенного. Просто не учит уроки. Сегодня правила по грамматике не знал.
Юра стоял тут же неподалеку за маленьким верстачком, стругал какие-то планки. Он потупился и, глядя на босые ноги, упрямо пробормотал, как и всякий бы другой мальчишка на его месте:
– Я только один раз не выучил.
– А вчера, Юра? – мягко сказала Елена Фёдоровна. – А позавчера? А ведь мы тебя готовим в пионеры!
– Так вы с ним по-своему и поступите, – сказала в сердцах мать. – Жалеть не надо.
– Нет, – возразила Нина Васильевна, – лучше уж сами понаблюдайте, чтоб Юра готовил уроки.
Анна Тимофеевна сокрушенно покивала головой.
– С домом мы с этим занялись, выпустили его из рук.
В глазах Юры блеснули слезинки, которые, впрочем, тотчас и высохли».
В пионеры Юру, конечно, приняли: произошло это 4 ноября 1946 года. И по учебе он тоже выправился, закончив третий класс хоть и не отличником, но хорошистом. Мечтал ли он в то время о полетах, небе и карьере летчика? Учительницы, занимавшиеся с ним, в один голос утверждают: мечтал и даже готовился. Вот что, например, утверждала в интервью вышеупомянутая Нина Васильевна Кондратенкова (до замужества Лебедева):
«Как и все мальчики, Юра был шаловливым. Например, ведешь урок, смотришь – полетел бумажный самолетик. Спросишь: „Кто это сделал?“ Юра поднимается: „Я“. Глаза опускает: „Больше не буду“. Помню, в 4-м классе я вела авиамодельный кружок. И вот однажды, когда уже урок начался, открывается вдруг дверь, и входит наша заведующая Елена Фёдоровна Лунова, и какой-то мужчина с ней. Он держит в руках планер. Я насторожилась. Мужчина говорит: „Прохожу мимо школы, а вот из этого углового окна летит планер, и прямо мне на голову! Спрашиваю класс: „Чей планер?“ Юра встал: „Мой“. Конечно, сделали ему внушение. Но на этом всё и закончилось: никто его наказывать не стал, и родителей в школу не вызывали. Не тот был повод“».
Здесь мы видим, при всём уважении к свидетелям, типичный пример мемуарной селекции. Если бы, скажем, Юрий Алексеевич стал знатным капитаном дальнего плавания, то Нина Кондратенкова, вероятно, вспомнила бы, как он складывал из газет кораблики – и ведь наверняка складывал! Самое интересное в этом интервью упоминание об инциденте с планером: поскольку он встречается в разных источниках, то, скорее всего, произошел на самом деле. Елена Лунова, например, давала подробности, которые невозможно выдумать:
«Как-то по школьному двору вдоль палисадника прогуливался в перемену дежурный член родительского совета Фёдор Дмитриевич Козлов, по профессии техник-строитель, человек общительный и смешливый. ‹…›
Козлов не ждал беды, когда откуда-то сверху, может быть с неба, а вернее из окон третьего этажа, на него свалилось что-то достаточно увесистое. Это оказался самодельный самолет.
Елена Фёдоровна уже догадалась, чей он, и вошла в четвертый класс вместе с потерпевшим. Все дружно встали и открыто, в сознании собственной невинности, со спокойным любопытством смотрели на вошедших. Одна только пара глаз упорно не поднималась от пола.
– Ну, что ж, ребята, – начала Елена Фёдоровна, – вы ушибли Фёдора Дмитриевича, а могло случиться еще хуже. Просто не знаю, как теперь и быть! Не могу даже представить, кто из вас мог принести в школу этот самолет? А главное, бросить из окна. Самолеты надо испытывать в поле, на ровном месте. И если это хороший самолет, то он полетит вверх, а не вниз.
Козлов поддакивал:
– Будь он чуток побольше, у меня на голове получилась бы целая рана!
Тогда Юра не выдержал, вышел из-за парты.
– Это мой самолет, – прошептал. – Простите.
Ему сделали еще несколько упреков, а когда собрались уходить, он догнал Елену Фёдоровну, тихо спросил:
– Вы отдадите мне его?
Елена Фёдоровна замялась.
– Знаешь, Юра, лучше пусть останется у нас в учительской. Это ведь модель, ее надо поберечь.
Юра вздохнул: ему было так жалко своего самолетика…»
Можно ли говорить на основании этого эпизода, что юный школьник сохранил свою мечту о полете, которую заронили ему в душу предвоенные рассказы о героических пилотах и аварийная посадка «ЛаГГа» под Клушино? Можно, но с той оговоркой, что такая мечта не была чем-то особенным: профессия военного летчика оставалась в глазах молодежи одной из престижнейших, о ней мечтали многие, но вряд ли кто-нибудь, включая Гагарина, всерьез готовил себя к ней.
Лучшим другом будущего космонавта в тот период стал Павел Васильевич Дёшин. Он, со своей стороны, рассказывал об этом так: «Мы с Юрием жили неподалеку друг от друга. Из школы ходили вместе и уроки очень часто готовили за одним столом. У меня дома или у него. Юра увлекался физикой, математикой. А мне эти предметы давались со скрипом. То и дело приходилось обращаться к нему за помощью. И что примечательно: Юра, бывало, не успокоится, пока не убедится, что я понял урок».
Тут надо сказать, что Павел был, вероятно, самым старшим учеником в третьем классе базовой школы (на два года старше Юрия, который, как мы помним, и сам был переростком), и семья Дёшиных тоже хлебнула лиха: один из сыновей партизанил, попался на диверсии и был расстрелян; двух других вместе с матерью угнали на запад, красноармейцы освободили их только в Белоруссии. В любом случае жизненный опыт Павла был значительнее, чем у Юры, и при этом, как подтверждают современники, Дёшин спокойно принял неформальное лидерство Гагарина, его опеку. Причем сам Юрий, когда у него возникли проблемы с грамматикой русского языка, ни к кому не обращался, а справился без посторонней помощи.
Разумеется, учителя быстро заметили лидерские качества Юрия и после принятия в пионеры начали «продвигать» его по линии общественной деятельности: он стал председателем совета школьного отряда, много бывал в Доме пионеров, занимался в драмкружке, участвовал в постановке спектаклей.
Весной 1947 года Юра закончил четвертый класс и, соответственно, осенью пошел в пятый класс средней школы № 1, которая располагалась в двух жилых зданиях по адресу: Советская улица, 91. Классной руководительницей была учительница русского языка и литературы Ольга Степановна Раевская. Обратимся к ее воспоминаниям:
«Нет ничего удивительного в том, что школа превратилась в значительный центр культурной жизни Гжатска. Мы давали концерты не только учащимся, но и раненым в госпитале, выступали после торжественных собраний и конференций, ставили спектакли в пользу детского дома.
Оказывали дети посильную помощь и в восстановлении мирной жизни. Школьники расчищали развалины, во время каникул работали в пригородных колхозах – дергали лен, копали картошку, свеклу, морковь. И я не помню случая, чтобы ребята уклонялись от этих недетских, тяжелых даже для взрослых работ. Наоборот, если родители пытались удержать кого-нибудь из них дома, ребята просили учителей воздействовать на отца или на мать.
Некоторые из наших учеников могли гордиться и боевыми заслугами, свидетельствами которых были ордена и медали – награды за участие в партизанской борьбе. Учились у нас и „сыны полков“ – одетые в солдатское обмундирование воспитанники воинских частей. ‹…›
В трудных условиях жили дети, нелегко им было и учиться. ‹…› Несколькими учебниками обходился целый класс, писали ребята кто на чем мог, а вместо черновиков использовали записные книжки, сшитые из газет. Зимою в классах было до того холодно, что замерзали чернила в пузырьках, а заниматься приходилось в пальто. Сидели ученики не за партами, а за самодельными, сколоченными из длинных досок столами – по пять-шесть человек за каждым столом. Чтобы выйти к доске, ученику нужно было нырнуть под стол или протиснуться за спинами товарищей.