Страница 15 из 34
Ну, видишь, я сужу-то по детдому, но я думаю, та власть была лучше. Я не знаю, ну честно, ну не могу я поставить эту власть и ту власть рядом, просто не получится по всем меркам. Очень большая разница. Это не та власть, которая сейчас действует, не то это. Я считаю, вот эта власть, которая находятся сейчас у руля – это бандюганы, скрытые ширмой, которые когда-то раскроются. Уже я не удивлюсь, если через сто лет, но раскроются все точки над i, поставят. Это бандюки, это – не власть, такой власти не должно быть.
Вот так я и живу. Мама ушла, четыре года, как её нету больше. Она писала письма в детдом – нам не давали письма, я не знаю почему. А вот когда я поехал уже, когда меня повезли в училище строительное во Владимир, там же они личное дело твоё отдают. Из детдома когда тебя везут уже, тебе шмотки чемодан собирают, все тетради, короче, всё что нужно для необходимости. И только там я письма увидел: семь штук их было, до сих пор помню. И я по этим письмам её и нашёл. Адрес узнал, мне адрес даже не говорили, не знаю почему.
И я по адресу маму нашёл, я сразу полетел, прямо с училища полетел. В первые выходные я уже поехал искать, у меня даже копейки не было, мне эту стипендию давали сорок рублей. У меня даже стипендии не было, я полетел наобум, нашёл. Я её нашёл когда, мамка так ревела, на коленях валялась. И я говорю: мам, прекрати, ты не виновата. Я вообще молю бога, что он такую судьбу мне сделал, что я во многом начал разбираться, я стал людей понимать. Обиды все забыл, у меня даже нет обид, вообще ни на кого. Нет, бывает, меня огорчают, но я знаешь, отношусь к этому, как тебе сказать, как к фолу. Как ветром: в одно зашло, в другое вышло.
Хотелось бы изменить судьбу. А конкретное, я бы хотел вернуть Ольгу, но у меня не получится, наверное. Первую девчушку, которую я любил, действительно любил до безумия, но вот так бог распорядился. Вот это бы я вернул. Я иной раз, знаешь, так в одиночку плачу… Не мы такие, нас такими делают. А тот, кто распоряжается нашей судьбой, наверняка всё знает про нас. Каждый как говорят там „каждый себе судьбу сам“ – нет, я не верю в это. Человек не может себе судьбу сделать.
– Ну и какой же смысл тогда во всём, если от нас ничего не зависит?
– Да я вот я тоже думал: какой смысл в жизни? А потом – опаньки, а закон мироздания-то… Я ж как делал: в лес приходишь, спилил, и вроде всё нормально. А потом по-другому стал делать: спилил, а три посадил. Вот через дорогу трактора едят, а они малюсенькие стоят, по краям растут сосенки, не затопчут. На один – три.
Раньше, сейчас этого нет, сейчас вон – тополя у немцев купили. На Руси, тополя для Тверской – по триста тысяч за одно дерево![2] У немцев купили, у немцев в питомнике, по триста тысяч надо было за каждое дерево заплатить, специально у немцев. Это вообще как – нормально? Русь, матушка Русь богатая, да наши деревья везде примутся: у меня вон, смотри, пихты я посадил, вон храм стоит Всех Святых. Там зайди, с той стороны: четыре пихты – я их посадил, растут, а два долбоёба посадили рядышком сосны – все завяли. Вон какие стоят, посмотри: зелёные, красотища. Я хоть знаю, что я уйду, а у меня что-то останется.
Паша
Родился я в совхозе „Вперёд“ – это на границе с Казахстаном и Волгоградской областью. Это в Саратовской области, Ровенский район, а роддом был в рабочем посёлке. Пошёл в школу я с семи лет, мог бы и раньше пойти, но отец переезжал тогда. Он был агрономом и его переводили на директорскую должность, он стал директором совхоза, это тридцать пять километров от города Саратова. На детство я на своё не жалуюсь, я жил хорошо в семье. Мама, отец, две сестры – старшая и младшая.
С дедом когда общался по отцу, он казак Донской. А когда была революция, его отец, Егор, его перевёз на Хопёр, это был Балашовский район Саратовской области. Но раньше была не Саратовская, а Тамбовская. Короче, прошли они Тухачевского, траванули их. И дедовы разговоры вот эти про армию, про войну, про всё это на меня наложили [отпечаток]. И хотя отец думал, что я также стану сельско-хозяйственной интеллигенцией, я вот всё хотел военным стать. Ну и пошло у меня: я отслужил, получается, год в двадцатке, в десанте – это в Пензе, после школы.
Полгода прослужил – ну, бьют и бьют, ну сколько можно? Ну, колхозник, тогда девяностые годы, в восемьдесят девятом я, считай, в армию попал. Я написал рапорт, сказал, что хочу в военное училище. И поступил, когда уже год прошёл, мне пришло это [оповещение], что берут. Ну, я школу, в принципе, с четвёрками закончил, две тройки были. И из-за того, что до семи лет с Поволжскими немцами общались, русский язык у меня тяжело шёл, русский язык и литература.
[По-немецки] понимаю, но уже разговаривать не могу. Вот я тут встречался, даже одноклассница приезжала, она с Баварии, многие уехали – одноклассники, все почти уехали. В Баварии большинство наших Поволжских немцев, вот они хоть и намучились здесь, но они Россию любят.
Короче, пришло приглашение в училище в ракетное, я поступил без проблем, экзамен сдал. Тем более после армии брали легко. Отучился пять лет в училище и получилось так, что в девяносто первом году я стал кандидатом в мастера спорта. Я всё хотел как дед – рукопашный бой, пластуны там, знаешь, хотелось. И у нас приехал китаец в девяносто первом году, когда вот перед путчем, от КГБ тогда ещё. И он нас начал учить там, туда-сюда, подготавливать группу, и я попал в эту группу, тридцать пять человек нас было. „ГРОМ“ она называлась – на поддержание правопорядка в городе Саратове. В МВД там было сто человек, у химиков тридцать пять было, у зенитчиков, там много училищ в Саратове. А у меня пошло дальше, потому что на соревнования мы там ездили. Рукопашный бой, а так Вин-чунь китайское. Мне с тренером повезло.
Потом получилось так, что из-за того, что я кандидатом в мастера спорта стал, ездил в Питер тогда, там получал первое место по сухопутке. Есть окружные соревнования, а есть по сухопутке, это сухопутные войска, мы же ракетчики. Мне дали кандидата в мастера спорта, а подтверждать нужно было ехать в Самару. В Самаре я уже не подтвердил, проходил я полгода кандидатом, потом сняли. Ну, тоже отец говорит: ты ради спорта живёшь или ради жизни? Я говорю: ради жизни. Он говорит: ты подумай, здоровье потеряешь и потом долго не проживёшь. Получается чего: у меня дед в шестьдесят два года умер, отец до пятидесяти одного не дожил. Тоже занимался, отец был мастер спорта по самбо по боевому.
Это о семье, а я к чему весь этот разговор-то? В училище был такой генерал-майор Усынин, редкая сволочь человек. Он всех тогда спортсменов, ну, кто подаёт надежды, брал к себе в телохранители. Я сначала не знал из-за чего, а потом оказалось, что супруга у него занималась табачкой. Тогда табачки бычки продавали в трёхлитровых банках. А он привозил откуда-то табак, сигареты, а она распродавала по своим комкам. Короче, охрана нужна была, и вот я тогда в охране у него был. Работал, потом он узнал, кто у меня отец директор совхоза, я сам проболтался – молодой был ещё, глупый. И он начал с отца деньги требовать, за то, что он директор совхоза, а я учусь у генерала у этого в училище. И он мне, получается, [сделал] так, что экзамен я не сдаю. Я сдал дипломную работу на четыре, а комплексный экзамен не сдал.
– Потому что отец не заплатил ему денег?
– Да, ну так получилось. А он [генерал] импотент был, а я его по баням возил как телохранитель, ездил с этим прапорщиком Орловым. Я, батя Морозов – с Белоруссии парень и малыш, он с Сибири парень. Два двадцать один, два пятнадцать роста у бати Морозова, а меня метр восемьдесят взяли из-за того, что я рядом сидел с ним и мы с ним часто общались. И меня, получается, с училища [выкинули], я не закончил, а я уже тогда просёк это. Я к нему прихожу в кабинет, он говорит: ну чего, прапорщиком будешь? Я говорю: зачем я пять лет учился-то? Я, во-первых, экзамены сдавал без твоей помощи, хотя у тебя телохранителем был. Я всё делал, а ты меня вот так вот бортанул просто из-за того, что тебе денег не дали.
2
В действительности речь идёт не о тополях, а о липах и японских бересклетах. В начале 2013 года, в ходе проекта по озеленению Москвы на Тверской улице высадили липы, закупленные в Германии, и бересклеты, заказанные в Японии. Ежегодная смена деревьев, редкостная бездарность „озеленения“, его астрономическая дороговизна и связанная с ним коррупционная схема вызвали в обществе скандал. По мнению экспертов, „озеленение“ должно было стоить минимум в десять раз дешевле искусственно завышенной стоимости заказа в 270 миллионов рублей или 529 миллионов за 5 лет. Махинация проходила под надзором мэра Москвы С. С. Собянина, после протестов заказ передали ОАО „МИСК“, свазанному с мэрией, и разворовывание госсредств продолжилось.