Между Полярной звездой и Полуденным Солнцем: Кафа в мировой торговле XIII–XV вв.

Эсхатологические ожидания эпохи, сомнения в качестве духовного наставничества Рима, порой доходившие до отрицания католической церкви, как Вавилонской блудницы, стимулировали устремления на Север, отождествлявшийся в мистическом плане с поиском истинного пути спасения через самое тяжкое испытание хладом северного безмолвия, сравнимого с адовыми муками[706].

Здесь особенно примечателен пример Св. Прокопия Устюжского († 1302), происходившего из «западных стран, от латинска языка», купца, не раз приезжавшего в Новгород с торговыми целями, который оставил свою веру, отказался от богатств и стал монахом, снискавшим славу святого подвижника православной веры на севере русских земель, в Устюжанском крае[707].

И надо признать, у Св. Прокопия находились последователи, как некий Джан Баттиста делла Вольпе, знатный сеньор из Виченцы, перешедший в православие и сменивший благоустроенный быт солнечной Италии на суровую жизнь в Московии[708].

Духовные искания, а отнюдь не тривиальная алчность, подвигали и северных купцов в самые отдаленные заморские страны. Едва ли случайны совпадения торговых предприятий некоторых гостей из числа, как русских, так и евреев, татар и арабов с путями паломничества в Иерусалим и Мекку. Здесь нельзя не увидеть устремленности к мистической прародине, которая после долгих скитаний обреталась порой на том же Севере.

Небезызвестный Захарий Скарья, преуспевавший купец, по весьма внешним признакам обвинявшийся в ереси жидовствующих и даже считавшийся их главой, обрел истины отнюдь не в «Талмуде», но в языческих древнерусских верованиях. Знавший, что такое достаток, он осудил имущественные притязания церкви, как торгующей именем Дьявола, и признал единственно верным культ Матери Земли [709], с его санкцией только того богатства, которое дает небесный бог в качестве дара за верное служение земле.

Еще драматичней духовный опыт тверского купца Афанасия Никитина. Убедившийся в том, что в полуденных странах нет блаженной земли вечного счастья, что русская земля «самая благословенная», и «на этом свете нет страны, подобной ей», но только «мало в ней справедливости»[710], он заканчивает свое «Хожение» полной непостижимостью: мусульманской молитвой на арабском языке, записанной русскими буквами[711]. В этом аффективном порыве – сокровенная мольба человека, мучавшегося своей вненаходимостью, остро ощутившего при вступлении на русскую почву свою потерянность для провидения, которое хранит только преданных отчей земле. Впрочем, Афанасию Никитину посчастливилось умереть среди единоверцев, тогда как многим его соотечественникам не довелось вернуться, погибнув от грабителей, а еще чаще, умерев в расцвете лет от эпидемий где-нибудь в Токате, Бурсе, или Крыму[712]. Вот – оборотная сторона надежд на благосклонность судьбы и успех.

Вообще, человеческая незащищенность характерная для той эпохи, должна была усиливать религиозную мотивацию устремленности в иные земли, будь то Север, или Юг, как особого рода подвижничества, сближавшегося с крестной жертвой Христа.

В любом случае, деятельность торговых людей, «из греков», или «из варягов», была служением некоему общему идеалу, содействием процветанию. С ними по тем же самым путям распространялись новые знания, достижения в технике и культуре. «Из греков» в северные страны приезжали художники, искусные мастера, деятели культуры и искусства, как знаменитый Феофан Грек, учитель Андрея Рублева; как литейщик Борис Римлянин, с которого в России началась отливка пушек[713]; как монетчик Джакомо, положивший начало чеканке золотой монеты Московии; как Алевиз Новый, Аристотель Фиорованти, Пьетро Антонио Солари, создавшие каменный кремль[714], а до этого работавшие в Крыму[715], и многие другие.

Культурная контаминация, ощущавшаяся гораздо глубже, чем может показаться на первый взгляд, была прямым следствием этого обмена. Ее проявления уловимы в языке и этикете, эмблематике и орнаментации, моде и гастрономии. Уже в позднее средневековье никого не удивляло присутствие виноградной лозы в северной резьбе по дереву и кедрового ореха в южной глиптике, распространение «итальянского» трехстворчатого окна в северных постройках и луковицевидных деталей в южной архитектуре. Никто не поражался тому, что каменные древнерусские крепости воспроизводили образцы итальянской фортификации, а крытые позолотой купола католических храмов подражали восточнославянскому обычаю, что знать северных народов облачалась в шелка и парчу, а аристократия южных стран наряжалась в роскошные меха, что для флорентийских косторезов стало естественным пользоваться моржовой костью Заполярья, а для русских иконописцев – красками итальянских мастеров, что нобилитету южных земель служили усладой приполярные кречеты и соколы, а северному клиру составляло таинство причастия красное вино греков, «кровь Христа»…

Глава II

Кафа и «великий шелковый путь»

Определение «Великий шелковый путь» известно каждому. Обычно приоритет в его конструировании отдают немецкому историко-географу Фердинанду фон Рихтхофену, автору монументального трехтомного труда «Китай», первый том которого вышел в 1877 г.[716] Однако уже задолго до него византийские авторы писали о «дороге Серов», по которой из бесконечно далекой страны «Серика», как называли по-гречески Китай, везли шелк [717]. Византийские интеллектуалы, в свою очередь, опирались на еще более ранние свидетельства «Географии» Клавдия Птолемея (90-168 гг. н. э.) и «Эпитомы» Луция Флора (74-130 гг. н. э.)[718], где говорилось о необыкновенном по длительности «пути серов» из Китая в Римскую империю, длившемся от 7 месяцев до 4 лет.

О Великом шелковом пути существует обширная историография[719]. И все же, только сейчас он приобретает свое действительное осмысление: это не сводимый к какому-то одному, или трем, как когда-то описывал В. Хейд[720], маршруту путь, но сложное сообщение народов и культур, протянувшихся в мировом географическом пространстве с Запада на Восток.

В отличие от многочисленных предшественников[721], рассматривавших развитие обмена между Востоком и Западом в несколько спрямленной, горизонтальной проекции, я намерен изучить значение этого пути в том осложненном качестве, каковое ему неизбежно придавало наложение обмена между Севером и Югом.

II. 1. Место Кафы в сообщениях между Востоком и Западом

Сегодня становится очевидным, что каждый из сколько-нибудь значительных торговых центров на «Великом шелковом пути» был не только посредствующим в передвижении товарного потока с Востока на Запад или в обратном направлении, но и в некотором роде медиатором в коммуникации многочисленных народов, лежавших по северную и южную стороны от этой трансконтинентальной магистрали[722]. Здесь Кафа, несомненно, являлась одним из важнейших центров, и выяснение ее дистрибутивной роли в распределении левантийского импорта на Север и Юг, в страны Средиземноморья, представляет особый интерес.

706

Еманов A.Г. Авантюрный стиль мышления западноевропейца и «Север» // Этика Севера. – Томск, 1992. – Т.П. – С. 130–142.

707

Kologriuov I. Santi russi. – Milano: Casa di Matriona, 1985. – P. 276–279.

708

Гуковский МЛ. Сообщение о России московского посла в Милан (1486) // Вопросы историографии и источниковедения истории СССР. – М.;Л., 1963. – С.650.

709

Kologrivov I. Santi russi. – Milano: Casa di Matriona, 1985. – P. 185–188.

710

Никитин, Афанасий. Хожение за три моря / Изд. подгот. Я.С. Лурье и Л.С. Семенов. – Л.: Наука, 1986. – С.53.

711

Там же. – С. 17. Успенский Б. А. Дуалистический характер русской средневековой культуры (на материале «Хождения за три моря» Афанасия Никитина) // Избр. труды. T. 1: Семиотика истории. Семиотка культуры. – М.: Гнозис, 1994. – С. 254–297; Кистерев С.Н. Афанасий Никитин и его «Хожение» на Руси // Хожение за три моря Афанасия Никитина. – Тверь, 2003. – С. 9–40.

712

Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Ногайскою ордами и с Турцией (1474–1505) / Изд. подгот. Г.Ф. Карпов // СИРИО. – С.-Пб., 1884. – T.XLI. – С. 235–236; Сыроечковский В.Е. Гости-сурожане. – М.;Л.: Огиз, 1935. – С.46, 69–74.

713

Там же. С. 23.

714

Barbiéri G. Milano е Mosca nel politica del Rinascimento. – Bari: Adriatica, 1957.

715

Голейзовский H. Дионисий и его современники // Искусство. – М., 1980. – № 6.– С. 57–60.

716

Richthofen F., von. China. Ergebnisse eigener Reisen und darauf gegründeter Studien. – Berlin: Verlag von D. Reimer, 1877. – Bd.I. – S.448–491. Любопытно, что вначале он пользовался термином “Sererstrasse” – «дорога серов» и только потом пришел к термину “Seidenstrasse” – «шелковый путь».

717

Σηρική— Серика (Сирика), т. е. Китай, страна шелка; σηρικόν – шелк; σηρικά – шелковые ткани; σηρικός— шелковый. Procopii Caesariensis. Historiarum tetradis / [ex rec.] G. Dindorfii. – Bo

718

Lucius A