Страница 8 из 10
Иллюстративность, в свою очередь, как нам кажется, придает восприятию предмета сообщения более объективный характер, в то время как «Man ist geneigt, aus einer vorgängingen Orientierung an der Natur und den „objektiv“ gemessen Abständen der Dinge solche Entfernungsauslegung und Schätzung für „subjektiv“ auszugeben. Das ist jedoch eine „Subjektivität“, die vielleicht das Realste der „Realität“ der Welt entdeckt, die mit „subjektiver“ Willkür und subjektivistischen „Auffassungen“ eines „an sich“ anders Seienden nichts zu tun hat»[57] (пер. с нем.: «Существует склонность, из-за предваряющей ориентации на „природу“ и „объективно“ измеренные дистанции вещей, выдавать такие толкования и оценку отдаленности за „субъективные“. Но это «субъективность», которая открывает возможно реальнейшее «реальности» мира, не имеющее ничего общего с «субъективным» произволом и субъективистскими «восприятиями» чего-то, сущего «в себе» иначе»).
Нам, соответственно, удобнее всего образовывать некую общую понятийную платформу на основе зрительных образов. Поэтому мы прислушиваемся к фонограмме с большей уверенностью, чем к самому звуку, отраженному на фонограмме. По той же причине мы, не вполне доверяя собственным ощущениям, чтобы определить, холодно или тепло на самом деле, сверяемся с показаниями термометра.
Преобладающее отражение (как например, слово «отражение» в языке) наталкивает нас на мысль о том, что нашим языком для отображения мира (то есть языками, на которых люди общаются) является визуальный язык, что эксплицитно проходит красной эпистемологической нитью в философии раннего Витгенштейна, а до этого со времен античности имплицитно присутствовало в западной философии, и лежит в основе такого понятия, как «мировоззрение» (нем.: «Weltanschaung»). Также не случайно, что слова «t'iSoq» на древнегреческом и «вид» на славянских языках обозначают общую характеристику явлений, опирающуюся на зрение.
Есть, однако, смысл предполагать, что звуковые составляющие сравнительно больше задают тон при гипотетическом выделении понятийного аппарата, например, у летучих мышей, чем у нас, и что тактильные импульсы преимущественно лежали бы в основе выделения понятийного мира у медуз и т. д. Значит ли это, что объективное знание является зрительным отражением более подлинных понятийных основ, которые возможно обнаружить под понятиями объективного знания? Или можно ли на данных примерах сделать эпистемологический вывод о том, что субъективное знание первично по отношению к объективному знанию? Верно ли, что «you would know in words that which you have always known in thought»[58] (пер. c англ.: «И вы услышите в словах то, что всегда знали в мыслях»)?
Возможно ли реконструировать подлинное восприятие мира, не обременённое производными образцами, преодолевая стереотипность мира? Надежда найти положительный ответ на подобные вопросы связана с допущением неискоренимого влияния объективного знания на наш субъективный мир. Мы можем, однако, осознать вездесущую стереотипность и необособляемую нераздельность нашего понятийного мира, за которую мы, в отличии от физической карты мира, не можем заглядывать по той простой причине, что мы видим второй в перспективе, заданной первым. По этому поводу Паскаль сделал следующее заключение: «[…] И мне кажется, что тот, кто постиг бы первоначало вещей, мог бы дойти и до постижения бесконечности. Одно зависит от другого, и одно ведет к другому»[59]. Подлинность мира не совместима с понятийным миром и, соответственно, заканчивается там, где наш мир начинается, подобным образом, как «умозаключение может быть разложено на его отдельные элементы, но не может быть сложено из них» [60].
Непонятное начинается там, где нет понятий, а наш мир уже структурирован нашим понятийным аппаратом: «3.03 Wir kö
§ 1.3 Единство понятийных структур
Следующие высказывания раннего Витгенштейна наглядно иллюстрируют основополагающую мысль традиционного мышления западной философии: «1.21 Eines ka
Коперниканские повороты Канта и Гуссерля не представляют исключения в том плане, что они исходят из возможности обособлять некий изначальный пласт явлений на фоне остального мира. В качестве краеугольного камня данных эпистемологических систем обнаруживается основополагающее положение западной философии – «идея об обособлении и тождестве»[66]. При всех различиях методологического подхода трансцендентального идеализма и трансцендентальной феноменологии оба направления отталкиваются от наличия трансцендентального мира с выделенными априорными формами с образованием четко вырезанных иерархических систем.
Подобно тому, как кантовское обоснование априорности познавательного аппарата очищало категории последнего от эмпирических компонентов, гуссерлианская феноменологическая редукция проводит трансцендентальное эпохе, с помощью которого конституируется представление о «примордиальном мире». Проведение этой трансцендентально-феноменологической редукции можно уподобить попытке судить о личности уже знакомого человека исключительно по совокупности его внешних визуальных характеристик.
Все подобные проекты обособляющего выделения некой понятийной области из остальной сферы понятий заранее обречены на несостоятельность, так как не существует никакой абсолютной, непонятийной изначальности. Все понятийные элементы постоянно подвергаются взаимоопределению. Понятийный мир – не прочная многоярусная башня, выстраиваемая строго снизу вверх, а постоянно преобразующаяся паутина переплетенных понятийных нитей без начала и конца. Эта мысль отчетливо выражена в следующем высказывании С. Н. Булгакова: «В этом смысле можно говорить вместе с Вундтом, что не только корень есть абстракция, но и отдельные слова суть абстракции, существует только предложение, содержащее в себе связную мысль. Можно даже пойти еще дальше и утверждать, что и предложение есть абстракция, а существует лишь целое мысли, рассуждение, как в этом можно наглядно убедиться, если перепутать порядок фраз в любом произведении. И конца этому расширению понятия о речи-мысли не может быть, в сущности, положено, поскольку все находится в мыслительной связи и соответствии и должно быть вплетено в единый контекст мировой мысли или мысли человека о мире. И это естественно, потому что основой речи и ее предметом является мировое всё, которое не имеет границ и представляет собой в этом смысле дурную бесконечность, не имеющую конца в «дискурсивном» рассуждении»[67]. Стало быть, «Das Wort erstirbt schon in der Feder»[68], или, голосом Деррида: «Следовательно, значение является настоящим для себя в жизни настоящего, которая еще не вышла из себя в мир, в пространство или природу. Все эти «выходы» на самом деле изгоняют эту жизнь самоприсутствия в указание. Мы знаем теперь, что указание, которое таким образом полностью включает в себя практически всю поверхность языка, является процессом смерти, которая действует в знаках»[69], в то время как «[…] слово не слагается из букв, не возникает из них, но расчленяется на буквы»[70]. И, в продолжение сказанного выше: «Истина сделана не из того материала, из которого формируются идеи. Она живая, у нее есть свои требования и вкусы, и даже, например, она больше всего боится того, что на нашем языке называется воплощением, – боится так, как всё живое боится смерти. Оттого её может увидеть только тот, кто её ищет для себя, а не для других, кто дал торжественный обет не превращать свои видения в общеобязательные суждения и никогда не делает истину осязаемой» [71]. В этой связи также можно процитировать Аристотеля: «Именно на основе этого предположения возникло наиболее крайнее из упомянутых мнений – мнение тех, кто считал себя последователями Гераклита и коего держался Кратил, который под конец полагал, что не следует ничего говорить, и только двигал пальцем и упрекал Гераклита за его слова, что нельзя войти в одну и ту же реку дважды, ибо сам он полагал, что этого нельзя сделать и единожды»[72]. Итак, приходится согласиться с Тютчевым, что «мысль изреченная есть ложь»[73], если под истиной понимать тождество между высказыванием и мыслью.
57
Heidegger M. Sein und Zeit, Tübingen, Max Niemeyer Verlag, 2006, S. 106.
58
Kahlil G. The Prophet, Collectors Library, London. 2011, p. 81.
59
Паскаль Б. Мысли. Афоризмы. М., ACT, 2011, с. 117.
60
Франк С. Л. Предмет знания. Душа человека, СПб., Наука, 1995, с. 185.
61
Wittgenstein L. Werkausgabe Band I, «Tractatus logico-philosophicus», Frankfurt am Main. Suhrkamp. 1995. S. 17.
62
Heidegger M. Sein und Zeit, Tübingen, Max Niemeyer Verlag, 2006, S. 336.
63
Бибихин В. В. Язык философии, СПб., Наука, 2007, с. 28.
64
Wittgenstein L. Werkausgabe Band I, «Tractatus logico-philosophicus», Frankfurt am Main. Suhrkamp. 1995, S. 11.
65
Ibid, S. 13.
66
О сказано более подробно в книге: «Философия в зеркале рациональности», с. 57–63 (Линдгрен М. Философия в зеркале рациональности. СПб., Алетейя, 2015).
67
Булгаков С. Н. Б. Философия имени. СПб., Наука, 2008, с. 68–69.
68
Göthe J. W. Faust Leipzig, Alfred Kroner Verlag, 1942, S. 47.
69
Деррида Ж. Голос и феномен и другие работы по теории знака. СПб., Алетейя, 2015, с. 57–58.
70
Булгаков С. Н. Б. Философия имени. СПб., Наука, 2008, с. 63.
71
Шестов Л. И. Potestas clavium (Власть ключей). М., ACT, 2007, с. 200.
72
Аристотель. Метафизика. М., 2015, с. 111.
73
Тютчева Ф. И. Silentium! «Силенциум!» «Молчи!», с. 183.