Лабиринты алхимии

Один из способов отсылки читателя к области алхимического воображения представляет собой так называемый «язык птиц», который алхимики использовали при создании трактатов. М. Элиаде писал о существовании «тайного языка», «встречающегося у шаманов древних обществ и у мистиков исторических религий». Он считал, что «„Тайный язык“ является средством выражения и передачи опыта, который невозможно передать посредством повседневной речи, и он одновременно является средством тайной коммуникации, осуществляемой посредством сокровенных смыслов»[148]. Фулканелли, уделив достаточно места в «Философских обителях» языку алхимических трактатов, настаивал на том, что причина трудности понимания трактатов кроется в сокровенности самой науки. «У Философов не было иного способа скрыть от одних и преподать свои знания другим, кроме как прибегнуть к этому набору метафор, символов, к обилию терминов, упомянутых между делом, затейливых формулировок, которые алчные люди и безумцы перетолковывают на свой лад»[149]. Вслед за этим он просит не забывать, что во времена расцвета алхимии существовала мода на головоломки, символические языки, аллегорические выражения. И именно эта мода способствовала погружению искусства и литературы, а в особенности – эзотерики в конгломерат образов, загадок, символов. Алхимики «прибегали прежде всего к герметической кабале, которую они называли языком птиц или богов, а также веселой наукой. Так под кабалистическим покровом скрывали они от непосвященных основы своей науки»[150].

Однако далее выясняется, что «язык птиц – фонетическое наречие, основанное на ассонансе. Орфография с ее жесткими грамматическими правилами, которая служит тормозом любознательности и исключает возможность каких бы то ни было умопостроений, не играет тут никакой роли. «Меня привлекает лишь полезное, – писал в письме, предваряющем „Начертания нравственные“, св. Григорий, – я не забочусь о стиле, о правильной расстановке предлогов и написании флексий, так как не подобает христианину подчинять слова Евангелия грамматическими правилам». Это значит, что священные книги не следует понимать буквально, надо путем кабалистического толкования уловить дух, как, собственно, и делается, в случае алхимических трудов. Редкие авторы, затрагивающие вопрос о языке птиц, ставили его на первое место, считая источником всех других языков»[151]. Читая подобные сентенции, не следует забывать, что обе широко известные книги Фуканелли представляют собой не столько научные работы, сколько все те же алхимические трактаты, неукоснительно следующие всем правилам ремесленничества в деле их написания. Поэтому следует опустить настойчивое обращение внимание читателя на грамматические изыски, якобы в изобилии встречающиеся в трактатах, и сосредоточиться на способах изложения в них материала.

Весьма конкретно выразил эту мысль В.Ю. Быстров: «Понимание языка символов (а именно таким языком и является, например, язык алхимии) предполагает длительное обучение искусству умозрения, а также такой опыт, при котором практически невозможно передать то, что переживается, если не обращаться к другим символам. В этом и заключается подлинная тайна инициации.

Подлинное содержание символических ритуалов инициации всегда невыразимо на языке, которым мы описываем наш обыденный опыт. Оставаясь в рамках обыденного языка, невозможно понять то, что скрывают за собой символы. Обращение же к символическому языку открывает нашей мысли самую короткую дорогу к стране Духа»[152].

К тому же, следует всегда помнить, что, по замечанию Г.А. Бутузова, во-первых – «для герметического языка характерна четкая терминология, не допускающая вольностей. Существительное с определяющим словом после него, существительное с определяющим словом перед ним, существительное с притяжательным местоимением, то же существительное само по себе означает совершенно разные вещи»[153]. Во-вторых, следует не забывать, о чем конкретно в данном контексте идет речь, то есть «о какой части иерархической лестницы» и о том, что за обычными, на первый взгляд, химическими веществами кроются «алхимические арканы»[154]. В-третьих, «иерархии герметических терминов обладают динамическим характером». То есть, всякий алхимический термин представляет собой «„подвижное в подвижном“, и определить его, то есть, по сути, зафиксировать, можно лишь при помощи все того же Искусства»[155]. По мнению Бутузова, «профанная „изоляционистская“ определенность в алхимической терминологии невозможна, как невозможно определить скорость поезда, глядя из окна его вагона на другой поезд, движущийся по соседнему пути, и не видя при этом пейзажа»[156].

Однако если подразумевать под языком алхимии – «языком птиц» – такую знаковую систему, под которой «понимается система знаков, приводящихся в действие исключительно в соответствии с правилами, приданными либо имманентно присущими данной системе»[157], тогда ее можно расшифровать. Это возможно, поскольку с одной стороны – существует система, а с другой – она принадлежит и внесистемному миру и к тому объекту, который знак отражает. Поэтому именно разница в двойственном состоянии знака позволяет выявить и его особенности в данной системе знаков, и особенности всей системы в целом[158].

Знаковая система алхимических трактатов изобилует символами. И это закономерно – стержневая основа символа «имеет глубоко архаическую природу и восходит к дописьменной эпохе, когда определенные (и, как правило, элементарные в начертательном отношении) знаки представляли собой свернутые мнемонические программы текстов и сюжетов, хранившихся в устной памяти коллектива. Способность сохранять в свернутом виде исключительно обширные и значительные тексты сохранились за символами»[159].

О глубоких корнях, делающих символ незаменимым, когда дело касается глубинных значений и способов их постижений, писал Рене Геной: «Прежде всего символика представляется нам особо отвечающей потребности человеческой природы, которая не является чисто интеллектуальной, но которая для того, чтобы взойти к высшим сферам, нуждается в чувственно ощутимой опоре… В целом же язык аналитичен, „дискурсивен“, как и сам разум, инструментом которого он является и за которым он стремится следовать со всей возможной точностью; напротив, символика как таковая по самой сути своей синтетична, тем самым неким образом „интуитивна“. Это делает ее более пригодной, нежели речь, язык, для роли опоры той „интеллектуальной интуиции“, что находится выше разума»[160].

Природа символа двойственна. С одной стороны, пронизывая толщу культур, символ реализуется, повторяясь, в своей конкретной сущности. С другой стороны, символ активно коррелирует с культурным контекстом, трансформируется под его влиянием и сам его трансформирует. Его инвариантная сущность реализуется в вариантах. Именно в тех изменениях, которым подвергается «вечный» смысл символа в данном культурном контексте, контекст этот ярче всего выявляет свою изменяемость. Символ всегда принадлежит более многомерному смысловому пространству. Потому выражение не полностью покрывает содержание, а лишь как бы намекает на него. Вызвано это тем, что символическое выражение является лишь кратким мнемоническим знаком размытого текста[161], его потенции всегда шире их данной реализации, что весьма важно для языковой системы, связанной с Воображением – мышлением образами.

148

Элиаде М. Arcana artis // Теория и символы алхимии. Великое Делание. К., 1995. С. 210.

149

Фулканелли. Указ. соч. С. 107.

150

Там же. С. 114.

151

Там же. С. 117.

152

Быстров В. Введение в новую орнитологию // Язык птиц. Грассе д’Орсе: тайная история Европы. СПб., 2006. С. 10.

153

Бутузов Г.А. Указ. соч. С. 83.

154

Там же. С. 83-84.

155

Там же. С. 85.

156

Там же. С. 86.

157

Соломоник А. Язык как знаковая система. М., 1992. С. 28.

158

Дианова Г.А. Термин и понятие. Проблемы эволюции (к основам исторического терминоведения). М., 2000. С. 17.

159

Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семиосфера – история. М., 1999. С. 147-148.

160

Генон Р. Символы священной науки. М., 2004. С. 33.

161

Лотман Ю.М. Указ. соч. С. 147.