Страница 16 из 18
На протяжении семи лет, пока мы экспериментировали, Рам Дасс и Джек Корнфилд, два наших старых друга и коллеги, со стороны наблюдали за происходящим с нами, а их отзывы помогли нам внести серьёзные улучшения в практику. Между прочим, когда Рам Дасс навещал нас в нашем скромном уединении, он со смехом отметил, что раз мы проводим всё время вдвоём, нам пора уже отмечать пятидесятилетие брака, и добавил, что наш совместный процесс – самый интересный эксперимент в области отношений, который ему доводилось наблюдать. Несколько лет спустя после начала нашей практики, рассказывая Джеку об удивительных исцелениях, которые имели место – на физическом, душевном и духовном уровне – в нашем союзе, становящемся всё более глубоким, он отметил: «Конечно, чудеса случаются. Вы похожи на пару старых тибетских монахов в пещере». Эти слова потешили наше жизнерадостное эго, но, по правде говоря, мы больше похожи на пару скалолазов, которые то и дело слепнут от белизны снега и которых неотвратимо влечёт к себе флейта, звучащая в вышине.
Впрочем, нас ожидал отнюдь не только царственный гул труб и ангелы, спускающиеся с небес. Часто заявляла о себе печаль, скрывающаяся в однообразном шуме ума. У нас появилась прекрасная возможность исцелиться, на самых разных уровнях взаимодействовать со своей жизнью, ведь мало что препятствовало этому и вмешивалось в естественное течение исцеляющих процессов. Это была не только печаль, накопившаяся за те пятнадцать последних лет, на протяжении которых мы поддерживали умирающих, хотя в первые месяцы время от времени неясный, нежный образ кого-то из умирающих пациентов порой появлялся на оранжевых, жёлтых и чёрных полотнах лишайника, покрывавших монолитные пласты горных пород. Но в этом безмолвии можно было различить более глубоко затаённую печаль – печаль, которая всегда была с нами и которая теперь в этом спокойствии, которое становилось всё просторнее и просторнее, могла без опасений себя проявить.
Порой эта печаль, эти внутренние неразрешённые проблемы вызывали в сердце смятение, особенно явное, когда один уровень сознания сменялся другим, а страх ещё заставлял нас держаться за привычную и хрупкую надёжность стратегий, которые прежде были успешными.
Когда мы говорим, что в своём эксперименте мы стремились достичь мистического единения, этим мы никак не хотели бы подкреплять болезненных ожиданий, связанных с «мифическим единением». Мы не хотим, чтобы такое единение выглядело сложнее или проще, чем на самом деле. Даже в духовных отношениях, ориентированных на развитие, бывают периоды, когда в паре возникает дисгармония. Тогда возникает сомнение, способны ли мы слышать друг друга вообще. И мы смеёмся и удивляемся, стараясь не слишком переживать по этому поводу.
Переживания, возникающие в процессе развития, иногда очень тонкие, иногда весьма впечатляющие, возникают произвольно – по-разному и в разные моменты, и каждый процесс исцеления имеет собственный ритм и скорость. Различные потоки энергии, исцеляющие процессы, моменты открытости и закрытости позволяют двум личностям мгновенно сообщаться между собой на различных частотах. Дисгармония может возникать тогда, когда один из партнёров совершает определённый прорыв, а другой ещё только готовится совершить свой отважный прыжок в скрытые просторы ума. Стоящая перед ними задача ясна, как белый день. И осуществить её можно только благодаря милосердию и сознательности.
Такие моменты разлада чаще всего принимались каждым с готовностью подниматься над прежними цепляниями и страхами, и это пробуждало такую глубокую благодарность и доверие, что редко у кого-либо из нас возникала неуверенность в сущностных намерениях другого. Переживание любви естественным образом и без всяких усилий углублялось.
Хотя мы пишем о достижении мистического единения, мы отнюдь не стремимся мифологизировать отношения, напротив, мы хотим сорвать покров тайны с тех глубин, в которых мы побывали. Мистическое единение возникает, когда двое испытывают благоговение перед тайной и вместе следуют по пути эволюции сознания. Уже на протяжении пятнадцати лет с момента нашей первой встречи мы с вместе, и в наших отношениях присутствует глубокая преданность и любовь, способная перенести суровые испытания, – любовь, с которой не сравнятся никакие чувства, которые мы испытывали прежде.
Даже само наше знакомство, искрящееся полнотой жизни, заключало в себе некую космическую игру, которая влекла наши души в область тайны. В нашу первую ночь произошла удивительная вещь. Мы познакомились за несколько дней до этого, на семинаре, посвященном сознательной жизни / сознательному умиранию, куда Ондреа приехала, поскольку собиралась умирать от рака, и остановились в гостях у одного друга. Погружаясь в сон, мы заметили мотылька, который осветил изображение Махараджи – учителя, созвучного нашей душе, – оно стояло напротив зеркала на комоде у противоположной стены. Мы тут же подметили, что и мотылёк, и Махараджи склонны к фототропизму[3], – их неудержимо влечёт к свету. Через несколько часов нас разбудил какой-то звук: словно большая птица, похожая на орла, била крыльями о мозаичный пол. Было похоже, будто какая-то дикая птица, попавшая в неволю, из последних сил пытается вырваться на свободу. Крылья птицы громко ударяли в темноте по керамическому полу, и мы, чтобы убедиться, что не спим, прикоснулись друг к другу и вдруг услышали сквозь грохот крыльев, что к нам обращается Махараджи: «Только страх может разрушить эти отношения». Несколько минут мы молчаливо прислушивались, а затем снова уснули. Утром мы поделились друг с другом впечатлениями и выяснили, что услышали одинаковое послание – слово в слово – и что наш опыт в точности совпадает. В утреннем свете мы не смогли обнаружить в комнате мотылька, хотя она была закрыта. Мотылёк, возникший буквально на секунду, поведал нам то, что должен был, и исчез. Остальное нам предстояло совершить самостоятельно. С тех пор мы тысячу раз вспоминали это предупреждение, чтобы привнести в ум ясность и заново обрести открытость сердца.
Это был наш первый урок по алхимии отношений. Мы учились трансформировать свои моменты страха, разобщённости и бесчувственности в моменты уверенности, единства и чувствительности. Превращать обыденное в необычайное, преобразовывать привычную печаль и чувство одиночества в неразделимость сердец.
Раньше мы считали, что слова Франклина Рузвельта – «Нет ничего, чего стоило бы бояться, кроме самого страха» – выражают замечательную мысль. Однако затем мы поняли, что нет ничего пугающего даже в страхе. Страх – это лишь очередное «мимолётное впечатление», очередной вагончик в «поезде» нашего мышления. Тогда страх перестал вести к избеганию, а стал напоминать нам о необходимости проявлять бдительность. Нет ничего, ради чего стоило бы отгораживаться от других или охранять своё сердце. Страх напоминал нам: стоит позволить этому чувству проявлять своё естественное непостоянство, не привязываясь к нему и не отвергая его, позволяя ему вливаться в гораздо более обширное пространство – в преданное сердце.
К тому времени, когда мы переехали жить на природу, между нами уже установилась прочная «триангуляция». Наши души приобщались к великой радости гармоничной любви. Такая любовь – любовь двух существ в их совместном бытии, любовь, которая выше всякого «знания».
Отличие двойственного состояния, когда любишь «кого-то», от опыта любви-бытия (единения в сердце Возлюбленного, которое выше разделений) мы на собственном опыте пережили несколько лет тому назад в День благодарения. Я мыл посуду в тот день и, подняв глаза, увидел Ондреа, которая сидела на диване, держа на коленях нашего внука и внучку, которая держала её за правую руку. Рядом с ней сидела, сияя от радости, наша дочь, недавно ставшая матерью. По другую сторону от неё расположились мать и отец Ондреа. А в другом углу комнаты на полу сидели два наших взрослых сына, играя с собаками. Созерцая эту восхитительную семейную сцену, я со вздохом отметил про себя: «Лучше не бывает!» Но уже через секунду, ещё наслаждаясь красотой этого целительного семейного воссоединения, в душе мне пришлось признать, что, хотя на личностном уровне всё выглядело замечательно, мы не были подлинно открыты друг другу. Мы ещё не освободились от глубочайшей ностальгии. В этой ностальгии слышалось: «Да, всё прекрасно. Но что с того!» Люди, которые находились тогда рядом со мной, любили друг друга сильнее всего на свете – и всё-таки сама привязанность к этому поверхностному совершенству мешала им свободно общаться на более глубоком уровне. Я застал прекрасное, почти ослепительное мгновение, однако в нём не было той радости и чувства взаимосвязи, которое возникает в совместном переживании неразделимого единства бытия. Это переживание открывает больше того, чем мы довольствуемся обычно, считая это «любовью». Какой бы восхитительной ни была эта ситуация, как и всякое экстатическое состояние ума, она была хрупкой и сильно зависела от исходных условий. Всего пара слов могла разрушить её. Скорее, здесь встречались умы, чем беспрепятственно общались души. Происходящее глубоко удовлетворяло ум, однако сердцу, которое знало о возможности ещё более глубинной связи, ситуация казалась поверхностной и мимолётной. Тогда я вспомнил слова Будды о том, что даже самые глубокие состояния сосредоточения и безмятежности, которые достигаются в медитации, напоминают тревожное беспокойство в сравнении с невыразимым покоем нашей абсолютной природы.
3
Фототропизм – свойство живых организмов поворачиваться в сторону света. – Прим. перев.