Был вечер. Джон как всегда сидел без электрического освещения, лишь свечи и камин неярко разгоняли полумрак его небольшой комнаты, в которую всё ещё проникали останки дневного света одного из самых коротких дней в году. Около кресла стояла акустическая гитара Уолтера, Джон задумчиво провёл рукой по струнам. «Я слишком много думаю, а мысли мои далеки от этого мира, от реальности, но так же далеки они и от Света. Поиграю лучше». Сыграв «Под Сугробами Безвременья», попытался вспомнить хотя бы примерно, что за соло играл на неё Уолтер, но не смог. Тогда ему пришла идея записать гитару на магнитофон и поиграть под запись – ведь у кассетника был внешний микрофон! Записав мелодию, Джон стал проигрывать её и пробовать соло. Вначале ничего не выходило, но он продолжал пробовать, не задаваясь целью обязательно сочинить что-то необыкновенное. Просто играл, иногда попадая в ноты, иногда нет. И постепенно у него начала вырисовываться мелодическая линия, неплохо подчёркивающая основную гитару. Во всяком случае, Джону показалось, что психоделические сугробы она подчёркивает весьма неплохо. Затем он сыграл ещё одну свою новую вещь – «Торжество Духа (Атланты)», и вспомнил вдруг, что она была не закончена, и что-то для неё он допридумывал у Уолтера дома, пока тот за чаем ходил. Джон вспомнил эти ноты, медленно проиграл их и вдруг содрогнулся. Насколько величественно звучали они в темноте!.. Не замечая время, Джон всё сидел и играл эти два аккорда и постепенно как-то само выплыло из небытия развитие темы. Зачарованный, Джон всё перебирал струны, смотря в тёмное окно; ему грезились два атланта, подпирающие руками небо, два столпа духа, добровольно взвалившие на себя задачу, которая не под силу никому из смертных. «Эти двое – мы с Уолтером», – подумалось вдруг ему. Он отложил гитару и впал в какую-то прострацию. Образы атлантов, снежные поля и ветер вокруг, леса, долины и взгорья, – всё кружилось перед его глазами, и он потерял чувство времени и пространства. Переворачиваясь, носились в воздухе обрывки фраз, текстов песен, стихов. Проплыла обретшая аморфную фантасмагорическую форму его мелодия, преобразовавшись в диковинный замок у взморья, расцвела дивным цветком, рассыпалась на мелкие кусочки разложенного спектра… Из осколков собираясь в мозаику, преобразовываясь в картины великих художников, расплавляясь и превращаясь в солнечный диск, перетекая в другие измерения… в мире странных звуков, обертонов и приглушённых призвуков, колышимые ветви деревьев шевелились, переговариваясь друг с другом, мелодично запели в где-то слева ранние лесные птички… Птички?! Джон очнулся от их назойливого пения над самым ухом. Да это же не птички, это он ставил электронный будильник, чтобы проснуться рано и пойти в парк в одиночестве, как только рассветёт, пока там ещё не будет людей. Джон сладко потянулся, протирая глаза. На улице только что рассвело, но уже чувствовалось, что день начинался ясный и морозный – для прогулок в парке лучше и не бывает! И Джон, отбросив мысли о том, что не выспался, улыбаясь во весь рот, позабыв ночной мрак и тяжёлый вечер, поспешил в ванную умываться холодной водой.
Посвежевший Джон вышел на улицу. В окружающей тишине звонко скрипел снежок под ногами, пели утренние птицы, было безветренно. Пустые улицы среди знакомых домов даже не выглядели обыденно мрачно, может из-за полного отсутствия прохожих, а может просто настроение Джона было очень светлым, утренним. Он радовался восходящему солнцу, ловил его блики на снежных равнинах, полной грудью вдыхал бодрящую прохладу. И вот, дойдя до парка, вошёл в его ворота, вдруг остановился. Острой бритвой резанула его мысль о том, что он видит всё это великолепие в последний раз. А вдруг больше с ним такого не будет? Нет, он не умрёт, но случится нечто похуже. Он будет ходить сюда и через десять лет и через двадцать… Но всё будет серым для него – дома и деревья, небо, солнце, звёзды – всё одно, всё смешалось в серую глину привычного видения мира, где нет ничего, ни жизни, ни смерти, только работа, дом, дети, семья… И он, словно Назгул среди всего этого – ни жив, ни мёртв, лишь слепо выполняет волю своего Господина – Системы!
– Не бывать этому никогда! – воскликнул Джон, смахнув горячую слезу. Он стоял, подняв голову вверх и высоко воздев руки, обозревая бездонное небо. Как оно было прекрасно в тот короткий миг, показавшийся Джону вечностью! И всё что окружало его в тот момент – снега и волшебные деревья – пронизало всё его существо, вошло в сердце и поселилось там. Эта картина осталась с Джоном на всю жизнь, иногда приходя к нему яркими всполохами воспоминаний, искрящимися солнечными бликами и пахнущими морозным воздухом. Медленно побрёл Джон по нетронутому снежку, запорошившему парковую аллею за ночь. Горечь и отчаяние отступили, дышалось легко и свободно. Джон шёл, прикасаясь к стволам деревьев, поглаживая их вековую кору, внимательно разглядывая каждую складку и извилинку. Сколько неповторимого разнообразия можно было открыть в каждом, с виду самом обычном деревце, – стоило лишь прикоснуться к нему, попытаться почувствовать его. И деревья тоже радовались Джону, ему казалось, что от их холодных промёрзших стволов исходит какое-то внутреннее тепло. Где-то неподалёку хрустнула ветка. Чу! Да это же белка, вот она скачет среди деревьев совсем близко, и не боится ведь! «Жаль, нечем подкормить, – подумал Джон. – Красота, ведь ещё и белки тут есть, в такой близости от города!.. Придёт время, и я уйду навсегда в эти леса, подальше от шума ужасных городов, железных машин и бездушных людей». Джон воспрянул, эта мысль осветила его далёкой звездочкой во мраке ночи. Редкая улыбка тронула лицо его, дернулись уголки губ, глаза засветились радостью.
– Да, – проговорил он вслух, нарушая утреннюю тишину леса, – придёт день, настанет час. И мне не придётся больше спорить, доказывать что-то кому-то. Я воссоединюсь с природой, и перерождённый, постигну всю её красоту и изначальную мудрость. А пока…