Королева мертвых

С самого детства зрение подводило его. Парук впечатывался в стены и дверные косяки, пока не привык сначала щупать руками или ногами местность впереди себя.

Этого братья тоже не оставляли без внимания.

«Эй, Парук, не пора ли выкопать нору на заднем дворе? Может, ты оборотень, Парук? Первый оборотень-крот в истории?»

Шутки братьев давно истощились. Что Ульрих, что Клейон который год смеются над одними и теми же шутками так, словно слышат их в самый первый раз.

Следует смириться. Он не станет раздеваться вместе с остальными мужчинами и не погонится за невестами – тоже обнаженными – под полной низко висящей луной.

Он уродился полнотелым, черноволосым, с большими белыми руками и ладонями, которые покрываются кровоточащими мозолями стоит ему только взглянуть на топор для колки дров. Даже сейчас на нем перчатки для верховой езды – еще одна неиссякаемая тема для шуток. Таким, как он, вероятно, суждено гулять на свадьбах более удачливых братьев и любоваться чужими невестами.

И все-таки они взяли его с собой.

Парук подозревал, что здесь не обошлось без отца. Скорей всего, именно Вождь настоял на том, чтобы Ульрих и Клейон взяли с собой младшего брата.

«Ему это пойдет на пользу», – часто говорил отец.

Ничего подобного, мог бы ответить Парук, если бы ему хватило духу перечить.

В детстве он чуть не утонул в горной речке, потому что закалка, по мнению отца, должна была «пойти ему на пользу». Едва не умер от боли, когда его изжалили дикие пчелы, потому что знахарка убедительно расписала, какую пользу окажут пчелиные укусы. Он еще неделю спал стоя и с него снимали лохмотьями сгоревшую кожу после того, как другая предположила, что жар полуденного солнца уж точно «пойдет ему только на пользу» и вытравит из него все хвори.

Может быть, хотя бы сейчас отец впервые окажется прав?

Ведь это путешествие уже пошло ему на пользу. Вчера братья даже не смеялись над ним и не обзывали «неженкой». У них, как и у него, от долго сидения в седле ныла пятая точка. Они разделили пищу у костра и после Парук и Ульрих улеглись спать, завернувшись в плащи, а Клейон остался в дозоре. Незадолго до полуночи Ульрих сменил Клейона, а после разбудил его, и тогда Парук дежурил до утра.

До этого братья ни разу не брали его в свои вылазки.

Если бы только Парук мог пить крепкое вино так же легко, как воду, у него были бы все шансы сблизиться с братьями по-настоящему. Он пил с ними только в первый вечер, но потом его рвало всю ночь под шуточки о «неженке».

Может быть, он еще привыкнет? Путешествие пока не окончено.

Пришпорив лошадь, Парук скоро настиг братьев. Те просто взглянули на него и кивнули, мол, хорошо, держись рядом. Обычно, Ульрих и Клейон общались при помощи взглядов только между собой. Парук распрямил плечи и улыбнулся Ульриху.

Тот вскинул одну бровь и отвернулся. Ну, не все сразу, верно?

– На дороге кто-то есть, – сказал Клейон.

Парук поглядел вдаль и разглядел черную точку.

– Кто там? – прошептал он.

– Думаешь, это королевский посланник? – спросил брата Ульрих.

– Ага, – кивнул Клейон. – Иначе зачем ему ждать нас на тракте?

– Почему ты думаешь, что он ждет нас? – спросил Парук.

– Он помахал мне, придурок, – процедил Клейон.

– Заткнись, лады? – добавил Ульрих.

Для Парука размытое пятно, наконец, превратилось во всадника на лошади.

До столицы нежити оставался еще день пути. Братья считали, что у них еще есть время подготовиться к переговорам. Но, как оказалось, нет.

Парук вел лошадь позади братьев и их плечи и головы мешали ему разглядеть, как следует человека на дороге.

Ведь он мог считать его человеком, не так ли?

Несмотря на то, что он был… ну, вернее не был. Не был живым.

На своем пути они встретили лишь один городок нежити. Вот тот полностью соответствовал представлениям Парука о том, в каких условиях должны существовать восставшие из могил трупы. Да и проезжали они мимо этого города-призрака в сумерках.

А сейчас светило солнце. Зеленые луга, которые и не снились горным пастухам, простирались по обе стороны от ровной, как стрела, дороги. Колеи на ней не было, да и откуда ей взяться на этом тракте, ведь они были первыми за долгий срок всадниками, которые спустились с гор на земли королевы мертвых.

Не скрипели на ветру ставни с дырами-прорехами, не выл в заброшенных домах ветер. Ничего этого не было.

Только труп мужчины на мертвом коне посреди дороги.

И он улыбался им. Мужчина. Не конь, конечно.

Парук хотел бы опустить глаза и не пялиться на нежить вот так, как это делал он и, наверняка, не делали его братья, но лицо мертвого мужчины просто таки приковало его внимание.

Например, у него не было носа.

На глаза падала тень от низко надвинутой широкополой шляпы. Парук различал только рубиновый отблеск круглых глаз, которые вращались в лишенных век глазницах. Сквозь дыру на щеке виднелись темные желтые зубы. Кожа на скулах облезала и, как кора платана, свисала серыми лохмотьями.

При взгляде на черный камзол мужчины Парук не мог отделаться от мысли, что так его когда-то и похоронили. А потом он отряхнул земляную пыль с рукавов и вернулся к жизни, как ни в чем не бывало.

Мужчина восседал на мертвом животном.

Лошадь это была или конь теперь уж не узнаешь. Ясно было только то, что животное умерло, а вернулось обратно в стойла только после того, как хорошенько разложилось. Плоти на костях не было. Глаза были круглыми, красными, как два уголька, тлеющих в глазных проемах желтого черепа.

Интересно, нужны им подковы?

Живым лошадям докучали мухи и слепни. Они переступали с ноги на ногу и чуть что тянулись в траве. Мертвая лошадь стояла без движения, будто высеченная из мрамора безумным скульптуром.

Встреча лицом лицу со смертью была настолько неправдоподобной, что Парук даже не испытывал страха. Только безграничное любопытство и неестественное желание пошутить и лучше бы раньше, чем это сделает хотя бы один из его братьев.

А они обязательно пошутят об этом. Совсем не сложно догадаться, о чем его недалекие братцы станут шутить после встречи с ожившим скелетом мужчины. Их юмор не отличался тонкостью. Эта встреча давала такой простор для измывательств над щепетильной стороной жизни мертвых мужчин, что Парук был уверен – шутить будут до зимы и даже больше.

Однако Ульрих и Клейон словно языки проглотили. Такого за ними раньше не водилось.

Им следовало давно поприветствовать всадника, от которого они остановились чуть дальше, чем остановились бы от живого. Но оба брата молчали.

Ну и где ваше хваленое красноречие? Ему братья говорить запретили. Он не забыл этого. И если он нарушит наказ, то братья живо припомнят ему об этом после, когда повернут обратно. Обязательно припомнят. И не раз.

Полы черного плаща всадника трепал ветер. Ульрих закашлялся, и кашель этот был чересчур долгим.

А потом ветер переменился, и Парук понял, почему. Он и сам едва удержался в седле. От приторно-сладкой вони гниения, которое распространял человек и его бесполое животное, хотелось перегнуться через холку лошади и распрощаться со съеденным всухомятку завтраком. И ужином. И вообще больше никогда не есть.

– Приветствуем тебя, путник, – наконец, выдавил из себя Клейон.

Ульрих только шумно сглотнул.

Представитель королевы слегка склонил голову в знак приветствия. Парука передернуло от скрежета шейных позвонков. Он воздал хвалу предкам, что стоит позади братьев и может кривиться почти безнаказанно. А вот им приходилось, как говаривал отец, «держать лицо».

Интересно, а как мертвец будет говорить, если ни хрящей, ни кожи, на нижней челюсти почти не осталось?

Ульрих выпалил скороговоркой:

– Мы – три сына Вождя Троллхейма, и Вождь отправил нас в знак уважения к королеве Даерона.

Клейон добавил на одном дыхании:

– Дозволено ли нам увидеться с королевой?

Вопрос задан. От ответа не уйти.

Парук затаил дыхание.