Страница 34 из 52
Бельский махнул рукой, и к нему подбежал официант с фужерами шампанского на круглом подносе. Тонко запел потревоженный хрусталь.
- Прошу! - Бельским широким жестом предложил Грете узкий бокал с оседающей пеной.
Грета отрицательно покачала головой.
- Принесите водки, - громко сказала она в микрофон. - В стакане.
Зал взорвался восторженными криками.
- Вот это по-нашему! - неслось из толпы. - Молодец! Пусть знают наших! Здесь русский дух, здесь Русью пахнет! Не зря через Берлин стенку строили...
- А ведь верно, товарищи! - подхватил Бельский. - Сегодня ровно семь лет, как для защиты социалистических завоеваний трудящихся Германской Демократической Республики было начато возведение Берлинской стены. И время показывает действенность принятого решения. За эти годы не один предатель-перебежчик испытал на своей нечистой шкуре бдительность доблестных пограничников братской ГДР ...
Грета вздрогнула. Ее глаза сузились, напряглась покрытая блестками обнаженная спина. Молочно засветились костяшки
сжавших стакан пальцев.
- Так что просим, дорогая Грета, - продолжал заливаться Бельский. - Ждем вашего тоста за годовщину Берлинской стены и вашего танца в честь победы доблестных советских воинов над чехословацкими предателями. Просим! Фридрихштадтпаласт у ваших ног!
Грета, держа в правой руке стакан с водкой, левой приняла у Бельского зафонивший микрофон. Зал стих.
Девушка выдержала паузу и в наступившей тишине раздельно произнесла:
- На хуй мне обосрался этот ваш ебаный Фридрихштадтпаласт!
И, отмахнув микрофон в сторону, словно собираясь бросить гранату, Грета с силой выплеснула водку в безупречно выбритое лицо Бельского.
Глава XIII. Вернисаж под открытым небом.
- Ее посадили? - спросила Мила подавленно.
- Нет. Формально это было мелким хулиганством, а главное - на наказании не настаивал сам Бельский. Более того, он всеми силами старался замять историю, в которой он в глазах вояк-сослуживцев выглядел посмешищем. Поэтому все закончилось изнурительным допросом, угрозами на будущее и, разумеется, изгнанием из рая.
Тем не менее вернувшись домой, Грета чувствовала себя победительницей.
- Не надо их бояться, - говорила она, намазывая масло на свежий рогалик из филипповской булочной. - Вообще, в жизни надо ничего не бояться и делать только то, что хочется. И тогда все получится. А если без конца чего-то опасаться, то никто с тобой считаться не будет. Зря я тебя слушаю. Живем, как мыши в норе...
- Живем на свободе, - возражала я. - И неплохо живем! И ты в артистках, и я при клиентуре. Скажи спасибо, что в Берлине все обошлось. Многого ты тогда добилась своей выходкой? Стажировка в Германии накрылась. На гастроли за границу не пускают. Я тоже невыездная. И танцевальную школу тебе никто не даст открыть.
- Конечно не дадут. Их и просить не стоит - унижаться только зря. Надо хитрее. Снять квартиру побольше, настелить паркет, поставить станки, повесить зеркала и расклеить объявления. В такую студию мамаши сами своих деток приведут. И ничего тут противозаконного нет. Дают же люди частные уроки по математике. Или по истории КПСС - для особо одаренных.
- Математикой заниматься можно и в кухне. А квартиру с зеркалами на какие шиши снимать?
- На те самые. Которые ты в своем героическом влагалище через границу перетащила. Которые с тех пор шесть лет на дне корзины с бельем валяются. Взять да и продать доллары фарце на Новом Арбате.
- С ума сошла? Можешь не сомневаться, что после твоих берлинских художеств за нами приглядывают. Я больше в тюрьму не хочу. Раньше за валюту вообще расстреливали. Слыхала про дело Рокотова?
- Сейчас не шестьдесят первый, - отмахнулась Грета. - И на Фридрихштадтпаласт этот хренов мне наплевать. Я бы туда все равно не поехала после всех обысков и похотливых рож. А ансамбль свой я все равно организую. Он будет называться 'Груня - ревю'. Сейчас за деньги все можно устроить. Надо только надежного покупателя на зеленые найти...
Грета замолчала под моим умоляющим взглядом. Она доела рогалик и, держа в одной руке дымящуюся чашку кофе, другой принялась листать лежащие на столе 'Известия'.
- Гляди-ка, Симочка, опять эту коммунячью вдову в Москву принесло. И чего ей в Париже не сидится? Я бы на ее месте... Ага, да ее генсек наш бровастый орденом наградил! Ну, тогда понятно...
- Какую вдову?
- Да вот, пожалуйста, - Грета принялась читать заметку, подражая голосу телевизионного диктора:
- Указом Президиума Верховного Совета СССР за большой вклад в развитие советско-французского сотрудничества и в связи с пятидесятилетием творческой деятельности в области изобразительного искусства Надежда Ходасевич-Леже награждена орденом Трудового Красного Знамени. Художница привезла в дар советскому народу двадцать своих мозаичных панно. Сегодня в подмосковной Дубне состоится торжественное открытие выставки этих работ...
Я быстро закрыла ей рот ладонью.
- Прекрати паясничать. И вообще, вот он - наш шанс. Одевайся и поехали. Только молча.
Грета, изумленная моим ранее не слыханным тоном, послушно оделась, не проронив ни слова.
Мы вышли в хмурый, холодный не по календарю, день. Грета молчала и в метро, и в очереди у пригородных касс Савеловского вокзала и начала задавать вопросы только в вагоне электрички. Я впервые рассказала ей о тех нескольких месяцах пятьдесят шестого, вместивших так много для меня - знакомство с Надей Леже, встречу с Матиасом, венгерские события. Меня поразило, как мало нужно времени для того чтобы поведать другому человеку о том, о чем сама с собой ведешь диалог всю жизнь.
За окном поезда летели серые струи мокрого снега. У опущенных шлагбаумов стояли вереницы покрытых обледенелой грязью грузовиков. Мглистое небо низко висело над раскисшими полями.
- Теперь понятно, почему ты с мужиками не встречаешься, - задумчиво сказала Грета, глядя за окно. - Ты - однолюбка.
- Я не однолюбка, - возразила я. - Просто мне больше не встретился такой, как Матиас. А другого мне не надо.
В Дубне было тихо. За потускневшей медью соснового бора густо парила свинцовая волжская вода. К площади у дворца культуры 'Мир' вели две параллельные аллеи. Вдоль асфальтовых дорожек на двуногих опорах из стального швеллера были установлены мозаичные портреты. Издали эта импровизированная галерея под открытым небом напоминала 'аллею героев' в каком-нибудь пионерлагере, уставленную не по-детски гневными ликами Павлика Морозова и других юных патриотов, совершивших замечательные подвиги. Выставка ошеломляла. Ее устроители проявили недюжинный художественный вкус. Чайковский соседствовал с Зоей Космодемьянской и Максимом Горьким, а Лев Толстой помещался между Дмитрием Шостаковичем и Галиной Улановой. В углу каждой работы можно было разглядеть подпись: 'Н.Х.Леже'. Из-за небольшой ширины дорожки портреты приходилось разглядывать чуть ли не в упор, и мозаичные лики творцов эпохи дробились на разноцветные кусочки, не желая сливаться воедино. Порывы ветра швыряли порции мокрого снега на шершавые, набухшие влагой плиты. Грязная жижа текла по невозмутимым керамическим лицам.
Ко входу в аллею подкатил короткий черный кортеж. Из головной машины выскочили охранники с зонтами и распахнули двери тяжелой, забрызганной грязью 'Чайки'. Чиновник из местных подал руку, помогая выйти из машины статной, дорого одетой Екатерине Фурцевой и невысокой, с гладко зачесанными на прямой пробор волосами, похожей на крестьянку Наде Леже.
Сопровождаемые свитой дамы двинулись сквозь строй портретов. Они шли рядом, но держались отчужденно, словно были не вместе. У Фурцевой было непроницаемое лицо. Она глядела прямо перед собой, едва обращая внимание на мозаичные панно по сторонам дорожки. Надя выглядела подавленной. Она растерянно поворачивала голову, мимолетно касаясь то одного, то другого портрета, словно пытаясь защитить их от снега и ветра.
Пройдя аллею до конца, группа скрылась в дверях дворца культуры. Мы с Гретой, прикрываясь от ветра зонтом, заняли позицию между колоннами. Ждать нам пришлось недолго. Высокие двери снова раскрылись, и из них быстрым шагом вышла Фурцева, задевая едва поспевающих за ней охранников разлетающимися полами плаща. Следом вразнобой потянулась свита. Дородная женщина в двубортном, почти мужском костюме - очевидно директор дворца культуры, как бы оправдываясь, что-то горячо втолковывала расстроенной Наде.