Страница 5 из 28
– Сон? Да ты словно задыхалась. И стонала.
Стонала?
– Да ты вся горишь! – Она касается моего лба и, констатировав факт, соскакивает с кровати.
– Нет, всё хорошо. – Успеваю схватить её за руку. – Правда.
Она недоверчиво продолжает смотреть на меня, но вскоре сдаётся, зная, что я никогда не врала ей.
– Можно я хотя бы воды тебе принесу.
Это был явно не вопрос, и она вышла из комнаты, выполнять своё слово.
Свет выключен, значит уже ночь, и я пропустила ужин, но желудок до сих пор не просит пропитания. Я уснула прямо в полотенце, но Ита накрыла меня пледом, а во сне мне стало так жарко, что почти весь плед оказался в ногах. Я стонала. Мне впервые стыдно из-за собственного сна. Кажется, я хотела его прикосновений. Никогда раньше не испытывала такого дикого желания. Хоть это было не наяву, но так неловко.
– С тобой точно всё хорошо?
Я снова слишком ушла в себя и не услышала, как Ита вернулась. Её вопрос весьма уместен, ведь я закрыла ладонями лицо и мотаю головой, но я не могу ей рассказать.
– Спасибо.
Глоток освежающей воды умиротворяет внутренний жар, и я вздыхаю с облегчением, но сестра всё равно смотрит на меня с недоверием.
Лето, никуда не нужно вставать и торопиться. Мысль о том, что необходимо, в конце концов, найти работу полностью пробуждает меня. Поднимаюсь, потягиваюсь и решаю, что все события произошедшие вчера будут считаться сном вдобавок к ночным грёзам.
Ита уже встала и как всегда не заправила кровать. Смотрю на часы – ещё нет и десяти. Для меня это слишком рано, тем более в летнее время. Но я и так проспала почти двенадцать часов. Отлично, успею поискать работу и доделать проект.
Натягиваю тунику и бреду на кухню. На обеденном столе лежит записка: «Оладьи в тарелке под полотенцем. Молоко в холодильнике на второй полке. Обязательно поешь»; а ниже подписано более корявым почерком: «Когда проснёшься, немедленно мне позвони! Хочу знать, как ты умудрилась ЛИШИТЬСЯ ПУГОВИЦЫ И ПОЛУЧИТЬ СИНЯКИ!»
Боже, надеюсь, мама не видела этих восклицаний. Синяки? Почему-то я первым делом поднимаю руки. Кошмар! Будто змея несколькими кольцами обвила мне запястья и оставила отметины. Выбегаю в коридор и заглядываю почти во весь рост зеркало.
– Моё лицо! – в ужасе взвизгиваю я.
Местами моя нижняя челюсть багрового оттенка, и даже возле глаза остался след от указательного пальца. Видимо, это не может остаться просто сном. Что же делать? Если мама увидит, придётся всё рассказать, а сестре теперь тем более. Ладно, без паники, успокойся, моя дырявая голова должна попытаться что-то придумать. Я хватаюсь за волосы, но ничего не приходит на ум. Я в отчаянии хлопаю по ногам.
– Ай! Как же больно!
Я задираю тунику и вижу на правом бедре несколько сине-фиолетовых отпечатков.
– Вот же зараза!
Трогаю ногу, но чуть надавив на синяки, корчу гримасу боли. Таких гематом у меня ещё не бывало. Даже в буйном и весёлом детстве были меньшие по размаху ушибы. А вдруг ещё на животе остались. Ох, слава богам, что нет. Хотя откуда, ведь здесь его рука лишь нежно касалась меня.
НЕЖНО?!
Смотрю на себя в зеркало: как я резво мотаю голову, вытряхивая мысли.
В животе заурчало. Да, действительно, пойду поем, успокоюсь и, может, что надумаю. Ещё раз прочитываю подробную инструкцию, где что лежит, ведь обычно я не замечаю, даже когда у меня это под носом, поэтому мама решила, что лучше оставлять детальные предписания.
– Ха! – Усмехаюсь я, попав взглядом на неровные буквы «немедленно позвони». Про телефон уж точно придётся рассказать.
Даже холодные мамины оладьи просто объеденье, и если бы не было крайне неприятно и больно жевать немного онемевшей челюстью, то начало дня можно считать не таким уж и плохим. Помыв посуду и выбросив записку, которая могла породить череду вопросов, я направляюсь в ванную, там уже ждут постиранные и свежие вещи. Я быстрым движением стаскиваю шорты и отправляюсь на поиски беспризорной пуговицы.
– Ну вот, одной уликой меньше. – Я довольная своей работой, любуюсь джинсовыми шортами и радуюсь, что следов от травы не осталось.
Однако моё на миг приподнятое настроение быстро улетучивается. Я не могу даже выйти на улицу, чтобы не привлечь к себе внимания. Я дотрагиваюсь до нижней челюсти, шипящий звук непроизвольно вырывается как отзвук боли.
Я не могу придумать ничего правдоподобного, и это злит меня всё больше. И не могу смириться с правдой, которая заставит моих родных переживать. Разумеется, ничего сверхъестественного не случилось, но происшествие отнюдь не из приятных. Совершенно нет ни малейшего желания идти в больницу, да и в добавок, как обычно сработает самый главный закон – «закона подлости», там обязательно встретятся знакомые, которые потом передадут всё маме. Не хочу лишних сплетен и недомолвок. Но что я могу сделать?
В упадническом настроении я сажусь за письменный стол напротив окна. Хотела подпереть подбородок рукой, но быстро вспоминаю, что даже такой пустяк для меня теперь не позволительная роскошь. Раздражённо вздыхаю. Может, занятие любимым делом мне поможет отвлечься.
Достаю убранные листки из выдвижного ящика, выдёргиваю карандаш из подставки, нацеливаюсь на незавершённый рисунок и … Не хочу рисовать. Ненавижу это чувство. Смотрю в окно, а на улице ярко светит солнце, словно и не было вчера дождя, самого жуткого и мокрого дождя за всю мою жизнь.
Я всё ещё держу карандаш, поднимаю его перед собой и пристально смотрю. Это простой карандаш, который может в зависимости от настойчивости его обладателя создавать оттенки от бледно серого до углублённо чёрного, но сама его поверхность выкрашена в насыщенно фиолетовый и переливающийся на солнечных лучах цвет. Я совсем не хотела вспоминать, в произвольном потоке мысли сами нашли нужную картинку вчерашних событий, и вот передо мной вновь обилие лиловых оттенков. Я склоняю голову и разочаровываюсь в себе, что я даже собственное мышление не могу удержать в нужном мне направлении. Взгляд падает на чистый листок бумаги, и рука сама тянется к безграничному холсту фантазий.
Одна, вторая – линии сами по себе укладываются в стройный рисунок, следуя только за воспоминанием. Простой карандаш с фиолетовой поверхностью стимулирует воссоздание необходимых очертаний. Даже не требуется прибегать к помощи ластика, наброски верны и точно повторяют изгибы. Всего через несколько минут на меня снизу вверх, а по ощущениям наоборот, смотрят глаза, всё тем же пристальным взглядом с хищным отблеском.
Я знаю, что не хватает одной детали и бросаюсь к выдвижным ящикам, достаю футляр с цветными карандашами. Выбираю нужные тона и продолжаю воссоздавать неполный образ. Всеми карандаши что были – фиолетового, сиреневого, лилового, синего, красного цветов – я просто насыщаю рисунок и пытаюсь оживить его. Но всё не то. Близко, но, даже используя все цвета и их оттенки, я не смогу осветить весь спектр красок, которыми наполнены эти глаза. Мне остаётся смотреть только на подобие неповторимых глаз, и немного вздрагивать внутри от пронизывающего насквозь взгляда.
Но вдруг по спине пробегает дрожь, словно тоже самое ощущение пропитывает меня с затылка. Резко оборачиваюсь, хотя даже не знаю, что я ожидаю там узреть. И, разумеется, ничего кроме стен, двери, шкафа и тумбочки я не вижу. Но ощущение взгляда, забирающегося в душу нарастает всё больше. Я смотрю в одну точку на двери и не могу отвести взгляда. Как тогда, полное оцепенение, которое не даёт сдвинуться с места. Мне становится страшно, и я понимаю, что докатилась до паранойи. Я неожиданно хохочу во весь голос, и это на удивление помогает, сковывающее чувство отлегло.
Я вновь засматриваюсь зеленью, которой богато лето. Дерево напротив окна всегда красиво и обладает успокаивающим эффектом. И неважно как оно выглядит: будь то красно-жёлтая накидка, отдающая оранжевые лучики предвкушения, или только маленькие наброски, набирающие силу и обещающие пришествие чего-то нового и неизвестного, или даже пушистое и лёгкое покрывало, будь оно немного потеплее, то можно было рискнуть и укрыться, и вот сейчас полное жизни, оно ждёт, чтобы целиком раскрыться и показать всё, на что способно.