Забыть не могу

Дождь на самом деле припустил, но Ивану уходить не хотелось. Он встал под козырек, а потом, сам не понимая зачем, зашел в подъезд и поднялся на второй этаж. Дверь их квартиры выглядела совсем по-другому – зеленую железную заменили на дорогую, под дерево.

– Как баба, честное слово! – выругал себя Иван и побежал по ступенькам вниз.

На первом этаже он столкнулся с их бывшей соседкой, Марьей Петровной, – одинокой интеллигентной старухой, которая выглядела, сколько Иван ее знал, всегда одинаково. Казалось, время для нее остановилось лет в шестьдесят пять.

– Ванечка! – всплеснула она руками. – Не ожидала тебя здесь увидеть.

– Здрасьте, – буркнул Иван и хотел проскочить мимо, но Марья Петровна преградила дорогу.

– Ты, наверно, к Сереже с пятого этажа забегал?

– Точно, – тут же согласился Иван. С Сережкой они никогда не дружили, хоть и знали друг друга с детского сада.

– А я про вас часто вспоминаю, – сказала женщина с какой-то особой теплотой в голосе, так что Иван замер. Давно он не слышал таких интонаций в свой адрес. – Может, зайдешь на чай? У меня варенье из земляники, сама собирала. Очень вкусное!

Желудок одобрительно заурчал, но Иван вдруг понял, что не сможет весь вечер врать.

– Марья Петровна, я тороплюсь, – ответил он, а сам и с места не сдвинулся. Соблазн остаться на чай был все-таки слишком велик.

– Ну конечно, – ласково улыбнулась та.

Иван отметил, что передние зубы у нее все целы, ровные и светлые.

– Ну, хоть расскажи, как поживаете? – продолжала расспрашивать соседка. – Вы теперь с мамой?

– Ну да.

– Ростислав, наверно, уже поступил куда-нибудь?

– Ага, на сварщика, – соврал Иван.

– А ты еще в школе?

– В выпускном, в пятнадцатой.

– Молодец, ты всегда хорошо учился. Куда поступать будешь?

– На программиста хочу.

– И правильно! Тебе в университет нужно.

– Ну да.

– А как мама?

– Нормально, работает продавцом. – Она и вправду когда-то работала в супермаркете. Это еще когда они с отцом вместе жили, Ивану лет пять было. – У меня теперь сестра младшая есть.

– Да ты что!

– Светланой зовут. Ей три года.

– Так мама ваша замуж вышла?

– Да… там тоже ничего не получилось. – Иван отмахнулся.

«Зачем он про Светланку рассказал?»

– Ну, мне пора, – заторопился он, протискиваясь мимо соседки.

– Счастливо, – попрощалась Марья Петровна с ноткой грусти в голосе. – Ростику привет передавай.

Иван кивнул и выбежал вон из подъезда.

Когда он оказался на улице, совсем стемнело. Отчаянно тянуло покурить, но он держался. Выкинул сигареты в урну на остановке, чтобы не соблазниться, и прыгнул в маршрутку, идущую до Привокзальной. Домой хотелось меньше всего, но глаза слипались, а ночевать на улице не улыбалось. Дождь постепенно обратился в снег. Он мягко конопатил щели в бордюрах, растворялся в черных провалах луж. Удаляясь от центра города, людей и света на улицах становилось все меньше.

Иван согрелся и выскользнул из реальности. Ему снилось, как он пытается вытащить из пачки сигарету, но руки не слушаются, сигареты под пальцами крошатся, а он злится от нетерпения. Вдруг голос отца сказал над самым ухом: «Еще раз увижу, голову оторву!». Иван оглянулся, но вместо отца увидел склонившегося над ним водителя маршрутки. Тот тряс его за плечо: «Приехали, конечная!».

Иван соскочил с подножки и побрел в сторону дома. Он обогнул здание вокзала, недавно отреставрированное и выглядящее вполне цивильно, и направился к старому району «привокзальных деревяшек», как его было принято называть в городе.

Асфальт скоро закончился. Фонари заметно поредели. Грязная улица нестройных деревянных домов за покосившимися заборами начиналась скелетом «запорожца», в котором недавно ощенилась бродячая сука. Иван обогнул «запорожец» по широкой дуге. Псина заволновалась и истошно завыла. Кто-то выругался матом в темноте. Возле дома напротив Иван различил огонек сигареты соседа. Проваливаясь в жидкую грязь, он побрел дальше. Иван жил на этой улице уже второй год с тех пор, как не стало отца, но так и не привык, не чувствовал, не хотел чувствовать себя своим. Казалось, к такой обстановке невозможно приспособиться и за десять лет. Каждый раз, сворачивая на эту улицу, которую и улицей-то назвать было нельзя, в груди закипало возмущение. Всей душой, всем существом он ненавидел женщину, которая была в ответе за случившиеся с ним и братом несчастья, – его собственную мать.

В доме матери горел свет во всех окнах. Верка-Сердючка горланила из открытых форточек: «Гоп, гоп, гоп чида – гоп…» Гулянка, видно, была в самом разгаре. Иван перелез через поваленный забор, прошел запущенным огородом, чтобы войти домой не в дверь, а в окно, как он в последнее время привык делать. Так был шанс, что мать не заметит его возвращения. Все лето он ночевал в сарае и почти не показывался ей на глаза, но сейчас слишком холодно.

Иван делил комнату с «брателло» – так они привыкли друг друга называть еще с пеленок, хоть и звучало теперь глупо и старомодно. Они были близнецами и, хотя внешне на первый взгляд ничем не отличались, никто из знакомых их не путал. Еще в детском саду, после пары минут общения с братьями, разница становилась очевидной, даже если их одели одинаково. Манера говорить, мимика, жестикуляции, темперамент, походка – все отличалось. Иван не припоминал, чтобы в детстве они делили игрушки, потому что у каждого были свои любимые. Они никогда не дрались и не ссорились, играли чаще всего раздельно, общих друзей не заводили. И чем старше они становились, тем больше не совпадали.

Иван хорошо ладил с отцом, Ростислав тяготел к матери. В отличие от брата, Иван спокойно воспринял развод родителей, считая это делом вполне естественным. Уж слишком тяжело они уживались под одной крышей. Воспоминание, в котором зареванная мать стоит на лестничной площадке с чемоданом, не вызывало почти никаких эмоций. В тот момент Иван больше переживал за брата, которого отец запер в комнате, не позволяя проститься. Уход матери положил конец бесконечным скандалам, значительно облегчив им жизнь. Уже тогда Иван поддерживал отца, и его обиды были обидами Ивана. Брат же принял сторону матери и нашел способ поддерживать с ней связь, хотя ему в то время было всего шесть. Иван помнил, как Ростик, по наущению матери, тащил из дома разные вещи и воровал у отца наличные. Однажды отец поколотил его, сказав, что, если хочет помочь «потаскухе», пусть попросит, а воровство недопустимо. Рост никогда не просил, но каждый месяц из кошелька отца пропадали деньги. С тех пор отец делал вид, что не замечает. Иван с матерью не общался вовсе, да и она никогда не искала встреч, и даже не интересовалась им.

Всем казалось, братьев ничто не связывает. После первого класса учителям не приходило в голову сажать их за одну парту. А в седьмом они и вовсе оказались в разных параллелях. Если Рост пропускал школу, интересоваться у Ивана, почему брат отсутствует и где находится, не имело смысла, и все быстро перестали спрашивать. На переменах они ходили порознь, вращаясь в разных компаниях. На родительских собраниях про Ивана говорили мало. А что говорить, если все в порядке? Зато недостатки Роста могли обсуждать часами. У некоторых родителей даже сложилось впечатление, что Ставрыгин в школе только один. Но Иван всегда чувствовал, что не сам по себе – их двое, и все, что касается его, имеет отношение и к брату, пусть часто и с противоположным знаком.

Иван подошел к дому, сложенному из толстых, почерневших от времени бревен. Давно некрашеные ставни сидели косо и уже не закрывались. Про стеклопакеты в этом районе знать не хотели. Из темноты двора отлично просматривалось, как Рост напряженно расхаживает по комнате, жестикулирует и шепчет себе под нос.

«Ну, хоть трезвый», – Иван дернул оконную раму. Брат, услыхав его, поспешил подставить к подоконнику стул, чтобы помочь забраться внутрь. Иван с подозрением покосился на Роста. Такая предупредительность между ними не в почете.